Вельмата. Длинные тени - Алёна Моденская

И вообще — неужели в Нижнем кто-то держал павлинов на участках.

Поисковик уверенно заявил, что да, действительно, нижегородские богачи до Революции заводили павлинов прямо в городских имениях. Ага, а кому-то, извините, жрать было нечего. Всегда так — кто-то побирается, а кто-то, снова простите, с жиру бесится.

Стало быть, Сергомасовы, чтобы завести павлинов, оттяпали часть земли у вдовы Истоминой. Она за это их прокляла? Или не она? А кто тогда?

Настя закрыла глаза ладонями — от долгого рассматривания старых фотографий перед лицом будто разноцветные точки поплыли. Но стоило немного расслабиться, как она будто перенеслась на старую Осыпную улицу с богатыми купеческими домами.

Вот особняк Сергомасовых, рядом — дом вдовы Истоминой. Какие-то крики. Женские. Один голос — молодой, требовательно что-то высказывает. Второй — пониже, что-то отстаивает.

— В суд пойду! — угрожает тот, что пониже.

— Иди! — насмехается более молодой. — Ничего тебе не вернём! Ты хоть знаешь, кто моя маменька?

— Чернавка твоя маменька.

— Что?! — взвился молодой голос. — Да как ты смеешь?!

— Приблудыши вы оба. И ты, и твой братец.

Настя качнулась назад, чуть не упала и открыла глаза. Перед ней снова оказались лишь старые фотографии домов на мониторе.

Приблудыши. Стало быть, о том, что дети Геннадия — от горничной, знали все. Кроме самих деток. Так это его дочка павлинов-то захотела!

Интересно, что там дальше было. Настя снова прикрыла глаза. Но теперь видела только красноватую темноту век.

Да ладно, в первый же раз получилось. Поёрзав на стуле, Настя взяла в руки чёрное перо. Расслабилась.

— Что это? Что, я вас спрашиваю?! — орал чей-то голос.

— Не могу знать, барин, — слабо отвечал второй.

— Я же приказал убрать!

— Так убрали, барин, а оно вон снова повылезало…

Что же там повылезало? Заглянуть не получается. Только снова какой-то круг очертился прямо в саду за домом Сергомасовых.

— Верни землю вдове, — настаивает женский голос. Знакомый. Это вроде бы Зинаида, ведьма.

— Не верну! — рявкает мужской. — Как я сказал, так и будет!

— Ты круга, что ли, не видел? — теряет терпение Зинаида.

— Молчи, дура! Все эти ваши круги — твоё дело! Пойди да разберись!

Зинаида стоит у большого окна с тёмной портьерой в крупных складках, за стеклом — сад, по которому важно вышагивают павлины с длинными цветастыми хвостами.

— Маменька, она нас приблудышами обозвала, — жалуется молоденькая девица, натужно шмыгая. — Как ей такое спускать, а?

— Ничего Танюша, — обнимает девицу за плечи Зинаида. — Ты прости её. Она вдовая да старая. Вот и злится.

По двору мечется мужчина в красивом фраке. Седоватый, с бородкой и бакенбардами. Указывает на круг, машет руками и орёт, аж слюной брызжет.

— Папенька разошёлся, — довольно произносит Танюша.

— Не к добру, — качает головой Зинаида.

— Выпороть! Кнут мне! — исходит на яростные вопли Сергомасов. — Всех к конюшне согнать! Сам пороть буду!

Миг — и все тени растворились тёмным паром, оставив только вскрики.

— Да побойся бога, — удерживает за руку мужа Зинаида, но получает оплеуху и отлетает на пару метров. А сам Геннадий замахивается на кого-то кнутом. Где-то рядом самодовольно хихикает Танюша.

А Геннадий уже мечется по двору, пинками сшибая какие-то мелочи, опоясывающие красивый газон по кругу. Они разлетаются, один комок даже шмякается об оконное стекло.

— Всех со свету сживу, — сквозь зубы цедит Геннадий, красный, как скорое большевистское знамя. — Будь я проклят, если… с-с… к-х-х…

Геннадий качается и падает на бок прямо посреди разорванного круга. Поворачивается на спину и так и остаётся лежать, раскинув руки. Вокруг — крики, суета, кто-то заламывает руки, кто-то убегает за доктором. А Зинаида спокойно стоит у окна и смотрит, как тело её мужа окружает недавно выпоротая им же дворня.

Люди давят ногами штучки, формирующие круг, а они вспыхивают, лопаются и мгновенно гаснут.

Рядом с Зинаидой появляется целая карусель — вдова Истомина, обещающая не подавать в суд, потому что ей вернули землю, да ещё и сама Зинаида овдовела, потом канючащая Танюша с братцем-игроком, какие-то бедные родственники.

Настя открыла глаза, комната крутанулась и скинула её на пол. Хорошо, что от бабушки Алины остался толстый ковёр, так хоть синяков не набьёшь.

Сжимая в пальцах перо, Настя легла сначала на бок, потом на спину. Снова прикрыла глаза, чтобы не видеть, как вертится люстра на потолке. Аж укачивает.

— Икона, кстати, называется «Взыскание погибших», — между делом произнесла бабушка Алина. — Она из старой церкви, где сады. А ты бы не лежала долго на полу. Холодно. Ноябрь всё-таки.

Настя резко открыла глаза. Впервые после ухода бабушки Алины она так ясно услышала её голос. Раньше-то только шаги да невнятное бормотание доносились из разных углов.

Кое-как подтянув ноги, Настя упёрлась руками в ковёр. Села. Стала шарить наугад по столу. Наконец телефон оказался в руке.

Сообщение набрать не выйдет — буквы устроили танцы, будто на летнем фестивале. Хорошо, что хотя бы гудки в трубке нормальные, протяжные, а не прерываются азбукой Морзе или старыми монофоническими рингтонами.

— Да? — весело произнёс голос Яны. — Как дела?

— Я узнала, кто их проклял, — выдавила Настя. В горле будто наждачка застряла. — Это сам Геннадий Сергомасов.

Глава 26. Грехи отцов

Утром Настя поехала в кафе Бороды на набережной. Можно было бы, конечно, прилично срезать путь сквозь тоннели, но город накрыло метелью, а снежный Нижний — это особая красота. Заснеженные старые дома, ветви деревьев, клонящиеся под белыми ватными шапочками, птички на крышах.

И не так уж плохо, что кое-где образовались пробки: если занять подходящее место в автобусе, где-нибудь у окна, то можно за поездку набросать сразу несколько пастельных скетчей.

К тому же, если рисуешь прямо в автобусе, то люди не так сильно раздражаются пробкой — заглядывают в скетчбук, комментируют, иногда даже что-то советуют.

Вот на набережной в метель не так интересно — сплошная белая пелена за откосом, хотя