Кто такая Марта - Екатерина Началова

— крайне важная часть дня. Кукла с карими глазами самая близкая подруга и любимая дочь. По воспоминаниям выходит, что я — всего лишь я, маленькая и незначительная фигура в бесконечном сонме разносильных магов. Но, если так, почему мои сестры и братья записаны, а я — нет? Позитивная часть меня надеется на ошибку в книге. Пессимистичная часть предполагает такое худшее, что и подумать страшно.

Домой совсем не тянет. Часть меня боится, и лицо конкретно этого страха мне знакомо. Это маска с закрытыми глазами, закрытыми ушами и закрытым ртом, страшащаяся открыть глаза, задать вопрос и услышать правду. Страх точно такой же как в лесу, когда я боялась думать о будущем, Сокуре, озере, выборе, том, что будет. Боялась — и игнорировала проблему, надеясь, что она разрешится сама. Мне казалось, что закрыть глаза и позволить судьбе увлечь себя за руку — неплохой способ ускользнуть от тяжести выбора. Но оказалось, что тяжесть никуда не делась, что за не-выбор винишь себя не меньше и ответственность за несделанный выбор тоже есть. Может она и скромнее размерами, зато вкус у нее горче незрелых ягод малукока, растущих на склонах Светлых гор.

Через несколько часов я все же возвращаюсь на территорию храма высшей магии, к школе. Вторая половина дня, занятия уже закончились. Почти пусто, видно движение только на территории жилого корпуса, где кучкуются освободившиеся студенты. Иду не к ним, а в школу, но направляюсь не к папиной портальной плитке. Я забиваюсь в пустую аудиторию для практики и яростно пытаюсь создать портал. Да, первый собственный портал.

Теперь я до искр в глазах хочу сделать хоть что-то — свое, не чужое, не родительское. Просто, потому что могу, по крайней мере, должна суметь. Теперь только и остается, что ждать, когда будет легче, и в процессе оттачивать мастерство загаданные десять лет, пытаясь не оглядываться назад на сто сорок. Потому что таков был изначальный план, который я пустила на самотек, не решившись на изменения. А тот факт, что план на самотеке сбылся и теперь кажется полным провалом, которого и желать не следовало — полностью на моей совести.

Длинные скамьи стоят по углам друг на дружке подбоченясь и недоверчиво смотрят на меня резными перекладинами.

Теорию создания портала я знаю так, что от зубов отскакивает — раньше-то мне только и оставалось, что изучать технику. Во-первых, надо сосредоточиться и точно представить место выхода. Во-вторых, следует пустить Силу только по указательному пальцу. Не по подушечке, а именно по ногтю и уже им очертить круг, хотя бы не идеальный, главное, чтобы начало и конец совпадали. Начинающему магу обязательно надо произнести Слова.

— Атака адерилия, — проговариваю я про себя, пускаю Силу по ногтю указательного пальца и добавляю, — фа-то-фа!

В пальце снова легко проявляется огненная искра. Долго порадоваться тому, что у меня проявляется явная стихия огня, как у папы, не успеваю. Кожа под ногтем больно жжется, я закусываю губу.

— Атака адерилия фа-то-фа!

Не получается. Срез в воздухе светится не красно-огненным, а мрачно чернеет угольным. Еще и пахнет старым дымком. Ноготь нагревается как раскаленная пластина, начиная припекать.

— Атака адерилия фа-то-фа!

Солнечные блики пляшут через защищенные разноцветные стекла, смешливо наблюдая, как я кручу кистью, взмокая от стараний. Делаю попыток двадцать и только одна кое-как получается. Портал проявляется, но никак не зажигается до конца, не открывается. Глотаю боль, потому что Сила — мой выбор или не-выбор, значит и боль моя. За Сокура моя. И я терплю.

— Атака адерилия фа-то-фа!

Палец простреливает так, что я не выдерживаю и скачу по полу, тряся рукой.

Зачем только я пошла к этому проклятому озеру?!

— Теперь хотите разрушить школу, адептка? — раздается и разносится по воздуху надменный голос.

Оглядываясь, обнаруживаю, что магистр Араринт явно не первую минуту стоит у входа.

— Нет, я… Тренируюсь, магистр! — машинально втягиваю голову в шею. Жест привычный, за два года обучения отработан до мелочей. Араринт — перфекционист, который никогда и никому не дает пощады, а меня не щадит особенно, ведь я не вписываюсь в канон — то земля, то небо, то огонь, то ветер, то бесконечное ничего, то ураган. Папа рассказывал, что Араринт даже горошины сначала складывает в ряды и только затем ест. Ко мне магистр принципиально относится не как к дочери верховного, а исключительно как к нерадивой студентке. Я — горошина, которая выкатывается из ряда.

— Оно и видно.

Высокий и худой магистр важно подходит ко мне, шурша на ходу традиционной белой мантией.

— Делайте еще, — командует он.

Под его взглядом совершаю новую неубедительную попытку, немея от боли. В воздухе повисает очередная угольная недействующая сфера. Сила слушается, но техника страдает. Кажется, я почти сожгла фалангу.

— Очень плохо, — звучит вердикт от Араринта.

«Очень плохо?!»

Смотрю на наставника потрясенно. Не безнадежно, не бесконечно отвратительно, не ужасно и не хуже всех, а всего лишь «очень плохо»?

Это лучшее, что я от него слышала.

С надеждой выдыхаю.

— Прикладываете слишком много усилий! — голос мага звучит недовольно. — Для этого действия столько нажима не нужно. А вы жмете! И получаете обратный эффект — перебор. Умерьте усилия раза в три… нет, в пять! Ведите перышком. Пе-рыш-ком, а не лезвием. Поняли?

Он зажигает искру на собственном ногте и элегантным широким росчерком совершает круг. Движение летящее. Единственное, чем реально жмет Араринт — взглядом, который устремлен на меня. Затем складывает руки на груди.

Соображая насчет перышка, я киваю, а затем поворачиваюсь, чтобы попробовать еще раз.

— Довольно на сегодня! Похоже, у вас палец горит, — морщась, останавливает магистр. — Остужайте!

Он выгоняет меня из аудитории.

***

Фонтан около школы выполнен в виде огромной открытой книги, страницы которой развеваются на ветру. В каждой строчке написано одно: «Знание — бесконечная магия, которая всегда с вами». Из слов вверх выпрыскивают множество разноцветных струй, меняя цвет в зависимости от времени суток. Утром вода сверкает нежно-голубым, днем становится бирюзовой, а к вечеру приобретает насыщенный розовый оттенок.

Я долго сижу около чаши фонтана, держа в прохладной бирюзовой воде распухший указательный палец, и планирую будущее. Раньше планировать было легче — сердце билось свободно, ровно, и единственной значимой мужской фигурой в нем значился непоколебимый отец.