Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

— Спасибо, я пойду.

— Надолго?

Господи, Боже мой! Я не выдержала и разрыдалась ещё сильнее.

— Навсегда. Я… Тоня, я больше не приду.

— Что же это… как же так? Барышня! А мы как же? — наивно, по-детски она развела руками, стоя посреди кухни.

— Иди сюда, — я обняла её крепко-крепко. — Береги себя, и барина… его тоже береги…

— Как же мы без тебя…

— Прекрати.

— Нельзя тебе уходить, на тебя вся надежда, что барин от змия своего очнётся.

— В смысле? — я отстранилась, не понимая. Каша начала убегать, я схватилась за полотенце, чтобы снять кастрюльку. — Тоня!

— Побудь ещё, а? А барин проснётся, вы поговорите, всё и наладится…

— Не хочешь, значит, объяснять… ладно. Я пошла.

И эта сумасшедшая, Господи Боже мой, закрыла грудью дверь, дурёха.

— Не пущу! Костьми лягу, никуда не пущу, пока барин тебя не увидит.

— Сдурела?

— А ты бы не сдурела? — олицетворяя собой праведный гнев, Тоня двинулась на меня. — Он, который день пьёт не просыхая! Офицерня его… шастают тут, как у себя дома! Собаку эту приволокли! Все ходят, ищут его! Я в лавку выйти не могу! Дверь боюся открыть – повалят. А что я им скажу? Что он бездыханный? Налакается сам! Так ладно бы сам! То ж с собакой пьёт!

— В смысле?

— В коромысле! Пива ей в ресторации заказал. Я счёт тот видала, за пиво, что золотое! Сам водку пьёт, а ей в миску пиво наливает! Напьются оба…

— Капец…

— Капец!

— Тоня… — я уже присела на табурет. — У меня только один вопрос…

— Что хочешь расскажу, только останься, пожалуйста…

— Собачка же наваливает, как конь, тебе всё убирать?

Она захохотала, истерично, облегчённо. Я терпела, держала мину, но через пару секунд смеялась вместе с ней.

Когда отсмеялись, я только хотела попробовать ей объяснить… как вдруг заслышались шаги.

Слепцов возник, как чёрт из табакерки.

Раздетый по пояс, в нижних штанах, босой, со своей… собакой на руках. Лицо помятое, заспанное, светлые волоски отросшей щетины, а в глазах тревога и испуг.

— Я почуял запах… там, — он прокашлялся, — наверху. Думал, всё, допился, а потом услышал смех. Твой… ваш смех.

— Простите, что разбудила. Я ненадолго, просто зашла, хотела повидаться, но поняла, что не вовремя…

— Алиса… я… я знаю, что не в праве, — он снова прокашлял в кулак, — после того, но если бы вы могли… если у вас есть возможность… если…— это может продолжаться долго, знаю по опыту, — я бы хотел… поговорить. Если можно. Если ты… после того… один короткий разговор. Я знаю, я не в праве…

— Я могу поговорить… — смотреть, как он мнётся, запинается, выше моих сил.

— Я только оденусь. Вы подождёте?

— Да, я побуду с… а где Тоня?

— Я провожу вас в гостиную.

— Нет, я побуду здесь.

Исключительно, чтобы занять руки, я стала шарить по шкафам, соображая, чего бы ему съесть или выпить от похмелья.

— Тоня! — та деловито высунула рыжий нос из кладовой. — Собери барину поесть… Господи, Боже мой, — заглянула в котелок, аж жир от свинины плавает. — Что-то постное: мясо отварное есть? Яйца поставь варить. А каша? Каша сварилась уже? Её тоже давай. Рассол барин пьёт?

Мы и провозились, пока он не пришёл – в свежей рубашке, начисто выбритый, только с волос ещё нет-нет и капает, да и перегар… я взялась за поднос.

— Не надо, позже. Не до еды… пойдёмте в кабинет?

В кабинет, так в кабинет.

Занял своё место, и по новой: то мнётся, то кашляет.

Я начала выразительно поглядывать на часы.

Господи, Боже мой! Да скажи уже, чего ты там надумал своими дворянски-честными мозгами, да я пойду!

— Алиса Ивановна, я благодарен, что вы нашли время, — выдавил и отодвинулся от стола. Выглядит так, словно бы я ему и мешаю, а вот отодвинется, его сразу и попустит.

До одури хочется поддеть, пошутить в ответ, но подкидывать дрова – продливать агонию. Молчу, держусь.

— Во-первых, — я перестала дышать, — я должен принести свои извинения, я не должен был говорить вам всего того, что наговорил тогда, сгоряча… при свидетелях.

Что за хрень? То есть, то, что он меня послал – мелочь. А вот то, что позволил себе эдакую слабость при Герасимове – конфуз.

Охренеть.

Ну всё.

— Я принимаю ваши извинения и не сержусь. Василий Александрович, я, наверное, пойду.

Потому что, пошёл ты на хрен, со своими извинениями. Никаких объяснений и закрытых гештальтов! Господи, ну какая же я дура! Припёрлась сюда… ну зачем?!

— Алиса Ивановна, — всегда твёрдый голос дрогнул. — Алиса! Ещё одну минуту, я не задержу надолго, — Слепцов резко поднялся, принялся расхаживать. — Здоровы ли ваши родители?

Что?

— Что?

Внезапно остановился, чуть не задел пепельницу на краю стола. Закусил губу:

— Ваши родители…

— Я слышала, — я всё же поднялась. Слепцов заступил мне дорогу. — Да, спасибо, они в добром здравии. Мне пора…

У этого дурака дёрнулся кадык.

— А ваши сёстры?

Твою ж мать! Ты издеваешься?

Я даже отвечать не стала. Просто пошла обходить идиота.

— Алиса Ивановна! — он шагнул в сторону, на меня.

И снова тишина.

— Василий Александрович, дайте пройти.

Чего я не ожидала, так это, что он бухнется на пол и схватит меня за ноги.

— Алиса, не уходи! Не уходи, потому что если ты уйдёшь… я не знаю, не умею, как смогу тебя вернуть.

Он не смотрел на меня, проговорил это, куда-то в складки моей юбки.

— Встань, — потянула за рубашку вверх. — Встань, пожалуйста! Я всё выслушаю, только скажи уже, наконец!

— Не уйдёшь? — Господи, Боже мой! Даже на коленях, он достаёт мне почти по грудь.

Я помотала головой.

Слепцов встал, постоянно оглядываясь на меня, прошёл к картине на стене, снял её, отпер сейф.

Через минуту передо мной лежало кольцо.

Моё кольцо. То, с которым я оказалась в этом мире. Этого неказистого, покоцанного тысячелетней жизнью жучка, я не спутаю ни с одним другим.

20.05