Татьяна Мудрая - Злато в крови

— Вы всех нас хорошо видите? — спрашивает Рудознатец. — Всю дюжину?

— Вижу, — еле выдавливаю я сквозь сомкнутые губы.

— Тогда садитесь напротив Рудокопа, тринадцатым будете, — предлагает старая Ткачиха.

Кресло будто само собой подпихивает меня сзади под колени и явно настраивается в себя усадить. Почти сразу за моей спиной загорается некое имя: повернуть голову, чтобы прочесть, я стесняюсь и вообще не успеваю, потому что телохранитель-мужчина заворачивает ко мне с фасада и ловко застегивает на мне некое подобие автомобильных ремней безопасности.

— Не надо, — говорю я. — И бесполезно.

— Со споров лучше не начинать, — вполголоса отвечает он и снова уходит в тень.

Я и Двенадцать мерим глазами друг друга. Теперь я точно вижу, что они не люди, а… нет, не все из них призраки, разве что самые старшие. Двое молодых — они тоже необычны. Запах, позы… Зульфия мне не так чтоб надолго тогда показалась.

— Я старший в этом собрании, — говорит Рудознатец. Карен. — Мы говорим каждый за себя самого, но я говорю за всех. Достойны ли мы того, чтобы вы отдали силт кому-то из нас?

Руки у меня свободны, я торопливо стягиваю с них перчатки — сначала с правой, затем с левой, окольцованной. И встречаюсь глазами с Зульфией. Она ведь предупреждала — о чем именно? Слушай свою кровь, простец. Об этом тоже сказано. Можно ли верить одной из этих двенадцати персон? Или у меня и так и сяк нет выбора?

— Я понял из вашей вести, что из-за меня может погибнуть ребенок, — медленно отвечаю я, обводя глазами всех. — Но это не я сам — моя личная боль слышала вместо меня. Речь идет о некоем деле. О большом проекте, который вы затеяли. Ради него — да. Я согласен. Я отдаю перстень Карену Лино, Алхимику, чтобы он распорядился им с честью.

И его протягиваю — до сверхбыстрого вампирского движения дело не доходит, ремни, опоясывающие плечо и талию, отчего-то врезаются похлеще стального ножа. Однако Карен каким-то образом получает мой дар и кладет на поручень, где тот исчезает, будто растворившись в древесине. Моя сестра-хозяйка потупляет серебряный взор. Я был неправ? Или, напротив, сделал то, что от меня хотели? Или, сделав ожидаемое, поступил во вред себе?

Теперь говорит Законник.

— Мое имя Керг, и мой первейший долг — предупредить вас, что вы сами лишили себя единственной возможной защиты. Магистерский силт гарантирует неподсудность любому, кого выберет. Достойного делает неприкосновенным, недостойного — неприкасаемым. Он, собственно, и делает магистром. Вы не знали?

— Знал, — говорю я внезапно и понимаю, что это правда.

— Вы понимаете, что означает ваше признание — если это не пустая бравада?

— Догадываюсь.

— Керг, — поднимает руку Гейша. — Не твое дело играть в недомолвки. Ну да, он хочет умереть и нарочно подвел свою игру к финальной точке. Накачал свои вампирские мышцы до того, что и самоубиться не умеет. Но твое дело — соблюсти формальные требования. Не будем же мы судить Джонни Доу?

— Хорошо. Ваше имя, подсудимый?

— Андрей, сын Иванов. Амадео. Ролан. Идрис.

— Выбираем Ролана. Возраст?

— Не могу сказать точно. Около пятисот пятидесяти.

— Род занятий?

— Знаете сами.

— Олух ты, Ролан, — взрывается Ткачиха. Диамис, бессменная Хранительница музея Серебра. И вот забавно: мой трон на воздушной подушке рывком поворачивается в ее сторону, будто в перевернутой игре в «бутылочку». — То, о чем ты подумал, — способ питания, а от тебя требуют назвать специальность. Ремесло. Братва, перед нами отличный артист в самом широком смысле, чтоб вам знать. Я распорядилась подбирать за ним все бумажные и холщовые лоскутки, которые он марает и развеивает за собой этаким шлейфом, и продаю за немалые деньги. В фонд Большого Проекта.

— Хорошо, я учитываю, — отвечает Керг. — Имран, вы ведете запись?

Глашатай кивает и поправляет нечто укрытое длинным эфесом своего клинка. Наверное, кнопку или микрофон.

— Далее, — поворачивается ко мне Законник, и мое сиденье с готовностью производит обратный рывок. — Ролан, вы без всякого на то права присвоили себе регалию наивысшего из нас.

— Для ясности, — добавляет Гейша. Эррат. — Присвоил — не то, что уворовал, не обижайтесь, Ролан. Означает открытое и честное действие.

Эта защитная реплика едва не встает мне в хороший вывих левой стопы, которая невольно пытается затормозить.

— Как это ни назови, — невозмутимо продолжает Керг, — мы не имеем права поступить с вами иначе, чем с магистром, который кладет свой силт перед Большим Советом.

— Потому, кстати, и Совет пришлось собирать из двенадцати сущностей, — комментирует Диамис в воздух — и слава тебе, Боже. — Стандартный девятеричный состав судить Магистра никаких прав не имеет.

— И тем более выносить ему смертный приговор, — вставляет Рыцарь. Генерал в отставке Маллор, читаю я мысль. — А это грядет с вероятностью сто на сто. Как тебе это, Ролан?

Меня поворачивает к нему очень медленно и, сказал бы, с невероятной бережностью.

— Я ожидал, — отвечаю я с уважительным кивком. — Меня куда более интересует вопрос техники. Механика действия, так сказать. Потому что я ведь лошадка темной породы: ни в огне не сгораю, ни на солнце, и самое острое железо мою шею не берет.

На этих словах все переглядываются. Меканикус Салих, призванный к действию моим словесным заклинанием, смотрит на свой навороченный и такой прозаический в здешнем контексте мобильник. Кивает.

— Мы позволим себе провести небольшой следственный эсперимент, — с легкой хитрецой улыбается Диамис. — Зульфия, ты отыскала что надо?

Хозяйка Гостиницы приподнимается со своего места, кивает моей охраннице. Та подходит сзади — и мои запястья внезапно оказываются в массивных серебряных оковах.

Что за ерунда, право!

Но тут начинают бить дальние часы — звонко, мерно, весело.

— Двенадцать часов дня, — кивает Диамис. — Полночные колокола будут тоном погуще.

И в тот самый момент, когда бой смолкает, мои руки до плеч пронзает совершенно дикая боль! Я едва не срываюсь с моей позорной скамьи, пояс передавливает меня пополам, кричу — и замолкаю в недоумении. Всё уходит, как не бывало.

— Кисти, — говорят мне со всех сторон. — Посмотри на кисти рук.

Я опускаю глаза. Нежная бледно-розовая кожа в сети морщинок, ногти будто слегка подкрашены кармином. Тем временем кто-то из прислуги торопливо снимает с меня старинные браслеты с чернью, приговаривая: «Ожгло несильно, а через четыре-пять часов по старым следам пройдет. Ну а зачем, если и так понятно». В самом деле: на каждом из запястий — по красному зудящему кольцу, теперь почти полностью скрытому манжетой. Мне подают мой же носовой платок утереть пот и слезы, и я вижу на нем абсолютно прозрачные пятна.