Убить волка (СИ) - Priest P大

Слуга с поклоном дал знать, что уходит. Но тут господин Яо резко остановил его.

— Подожди! - он натянул на себя одеяло и сел на постели. - Подожди, я сам схожу проверю...

Когда приходит счастье, ум оживляется [4]. Господин Яо не знал, почему и как, но вдруг он неожиданно осознал, что Гу Юнь действительно мог самовольно оставить свои обязанности и прибыть в Цзяннань.

В это же время буддийский монах, как раз остановившийся в резиденции Интянь, даже не подозревал, что над его головой нависла большая угроза.

Пусть сердце буддийского монаха было открыто для восприятия истины, а душа его пребывала в созерцании, он был жутким скрягой.

Прежде чем потратить одну монету, ее следует сначала разменять на две. Если бы в Цзяннань был хотя бы один разрушенный храм, который мог бы послужить временным пристанищем, он бы не попросил места на постоялом дворе. С самого раннего утра и до позднего вечера, и так - изо дня в день - он ел только мякину и глотал траву [5]. А если хочешь хорошо и вкусно поесть, то самое время найти друзей или, проще говоря, заняться попрошайничеством.

Сам он не тратил деньги. Более того, он не позволял их тратить Чан Гэну и его друзьям. К счастью, трое юношей смогли пережить трудности, следуя за монахом и проживая день за днем, как бездомные бродяги.

Маршрут Ляо Жаня постоянно был непредсказуемым. Время от времени он вынуждал Чан Гэна бродяжничать по улицам города. Иногда они бесцельно бродили по полям и селам, не отказываясь от пожертвований в виде пайков, независимо от того, были ли они плохими или хорошими. Они могли поселиться в доме щедрого шэньши или у самой обычной, благодетельной семьи. Иными словами, им было все равно, где останавливаться, - они принимали все, что смогли получить.

Однажды они остановились у пожилой бездетной вдовы почтенного возраста. Увидев, что ей нечего есть, они не только не попросили еды, но даже дали ей денег.

"Даже в процветающем и благоденствующем мире есть тот, кто голодает и замерзает насмерть. Даже в неспокойном мире есть место богатству и почестям", - жестами сказал монах Чан Гэну, когда они проходили через рынок маленького провинциального городка. "Ход мировых событий следует разделить на две части. "Мораль" - это устремления и чаяния народа, всеобщее заветное желание. Так, из поколения в поколение, во всех домах горит море огней. "Мир" - это рисовое зернышко на тысячу семей, кирпич на тысячу городов".

— Подстриженному в буддийские монахи мастеру следует находиться за пределами этого мира и не думать о "мире" простых людей, но в разговорах о житейских вещах он может выражать свое четкое и логичное представление, - сказал Чан Гэн.

Чан Гэн был уже чуть выше монаха, и из его голоса полностью исчезли звонкие подростковые нотки. Его тон стал глубже, а речь была ни быстрой, ни медленной. Он говорил очень размеренно и спокойно.

Раньше он любил тишину, и всякий раз, когда он оказывался в толпе, он чувствовал себя очень неуютно. Чан Гэн никогда не чувствовал себя комфортно, когда сталкивался с незнакомцами, а все потому, что мальчик никогда не знал, что им отвечать. И тут он неосознанно начал совершенствовать и закалять себя [6] везде, куда бы он ни пошел, даже если это была обычная, беззаботная прогулка по пустому двору.

Возможно, все это было потому, что он разбил все котлы и потопил лодки [7], а тонкие веточки и конечное коленцо бамбука [8] в его сердце, пусть и неохотно, но, как и предполагалось, естественным путем обратились всего лишь в ничего не значащий пустяк.

Ляо Жань весело улыбнулся и спросил: "Если монах не понимает ход мировых событий, как он смеет говорить, что вышел за пределы людского мира"?

Монах, конечно, родился с очень знойным лицом: когда его тщательно умыли, сразу стало ясно, что он - мастер, ступивший за пределы этого мира, ушедший от мирской суеты, настоящий буддийский наставник. Немало дней этот буддийский проповедник не мылся, но это не мешало лучу просветления отражаться от его светлой головы. А в его глазах был бескрайний бассейн кристальной очищающей воды со множеством знаний, призванной спасти все живущее. Если бы он был более щедрым - не считая того, когда дела доходили до нескольких монет (но ведь это же всего лишь материальная ценность) - то Чан Гэн и другие были бы вынуждены признать, что Ляо Жань действительно был высокообразованным мастером.

Вдруг Цао Нянцзы перебил Чан Гэна и тихо сказал:

— Старший братик Чан Гэн, нам не стоит говорить об этом. Ты заметил, что многие смотрят на нас?

Монах, нежный молодой господин, пухлый сын состоятельного мясника и маленькая девочка – нежная и красивая, но с некоей странной изюминкой - гуляя вместе, они очень привлекали к себе внимание. Они давно должны были привыкнуть к тому, что на них постоянно так смотрели, а Чан Гэн так вообще почти не обращал на это внимания.

Вот только на этот раз зрителей было как-то уж слишком много.

Люди специально останавливались, чтобы посмотреть на них. Они не просто смотрели, они еще и тихо перешептывались друг с другом.

— Мне кажется, что что-то должно произойти, - сказал Гэ Пансяо.

— Ты прав, - согласился Чан Гэн.

Как самый высокий из их четверки, Чан Гэн взглянул на толпу, и тут его взгляд выхватил объявление, вывешенное на башне на городской стене. На нем был изображен реалистичный портрет прекрасного молодого господина с тонкими чертами лица лысоголового монаха, а чуть ниже - надпись:

"Этот человек притворился хозяином храма Ху Го. Он мошенник, творит, что заблагорассудится, бесчинствует, мелочный, вульгарный. Настоящим объявлением, в случае, если будет замечен этот преступник, немедленно донесите властям. Любому человеку, сообщившему о мошеннике, полагается награда в десять серебряных монет".

— Мастер Ляо Жань, - сказал Чан Гэн, - вы стоите десять серебряных монет.

Буддийский монах ошеломленно замер на месте, подобно прекрасной каменной статуе.

— Похоже, мой ифу получил письмо от дяди Ван и отправил людей, чтобы разыскать вас, - Чан Гэн смотрел прямо в толпу, которая искушенно двигалась в их сторону, желая заполучить десять серебряных монет.

— Я, конечно, прошу прощения, но будет лучше, если мы как можно скорее уйдем отсюда.

Ляо Жань быстро сказал: «О, Амитабха [9], Ваше Высочество, прошу, не забудьте о вашем обещании в чайной».

И тут монах побежал так, будто его ноги были смазаны маслом. Он бежал тихо, подобно неподвижной статуе, но при этом быстро, словно сам ветер.

Толпа людей с рынка, желавшая ухватить "десять серебряных монет", заметила, что монах догадался об их планах. Решив отказаться от всякой скрытности, они закричали ему вслед: "гнилой монах!", "мошенник!", и побежали за мастером со всех сторон маленького рынка.

— Мой отец делал так же, когда охотился на кроликов в горах, - отметил Гэ Пансяо.

Чан Гэн и Цао Нянцзы обратили на него внимание.

— Он гнал их палкой и кричал на них. От этого кролики пугались, теряли направление и попадали в сеть... Ах... Да, все так и было.

У мастера Ляо Жань, разумеется, ума было многим больше, чем у кролика. Когда он смог понять расположение и устройство городского рынка, тогда он быстро повернул налево, затем направо. Никто не знал, как он так рассчитал свою траекторию побега, но люди, преследовавшие его со всех сторон, в итоге выстроились в одну линию.

И тут, неподалеку от толпы и беглеца, разнесся крик:

— Разойтись!

Это были солдаты и обычные мужчины, уверенными шагами приближавшиеся к монаху. Похоже, именно им отдали приказ арестовать виновника.

— Как и ожидалось, Гу Юнь нашел кого-то, кто сможет все это организовать.

Чан Гэн оставался непоколебимо спокойным, но в то же время он осознавал, что его спокойствие начало постепенно улетучиваться.

И его единственным утешением было то, что Гу Юнь, даже будучи далеко на северо-западе, даже когда он до последнего упрямо отказывался брать Чан Гэна с собой, пусть он тогда ушел, не сказав ни слова, в душе Чан Гэн понимал, что его ифу все-таки беспокоится и думает о нем.