Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

– Да хозяйка твоя баню обещала; мы два дня в дороге, запылились немного.

– Так уж готово все, – Будивой руками сделал приглашающий жест.

Боярин с окольничим вышли. Велезара перевела дух, утерла пот с лица.

– Белянка, Елеська! Где вы там? Быстро сюда!

Сестры выскочили, словно того и ждали.

– Беляна молодец, – Велезара погладила ее по щеке, – все верно сделала. Скромность свою показала, но впредь такой робкой не будь. Иные парни побойчее девиц любят. А этот как раз из таких. Елеся, будешь так глазами сверкать, отправлю за свинками навоз убирать.

– Да, матушка, – Елеся голову опустила, – не сердись. Испугалась я.

– Как с Горыней в гляделки играть, так не пугаешься? Еще раз увижу, что деревенского бортника привечаешь, каши березовой отведаешь.

Елеся отвернулась, скрывая слезы.

– Милаве-то хорошо, – буркнула она, – ее вон перед гостями не выставляют.

Велезара услышала и дернула ее за рукав.

– Где эта наша распустеха? В саду?

– Где ж еще?

– Вот и славно. Пусть там и сидит. Нечего ей своим видом гостей оскорблять.

Будивой вернулся, гостей до бани проводив, весь мокрый от усердия и волнения.

– Может, им там кваску да калачей подать? Пошлю Беляну…

Нечасто староста жене перечил, но тут не сдержался.

– Слышь, жена, давай уж сразу боярину в постель Беляну положи, а то и Елесю до кучи. Чего тянуть-то?

Велезара зыркнула зло, но смолчала. Быстро принесла мужу квасу, села рядом, к плечу прижалась.

– Я ж без умысла, хочу, чтоб боярин гостеприимством доволен был. Человек он знатный, благородный, не посмеет девицу в отчем доме обидеть.

– Боярин там он или нет, а мужское естество никуда не делось. К тому же ты ж не знаешь, зачем он к нам с самого Семидола приехал?

– А ты расскажи, расскажи, муж мой любимый.

Будивой и сам толком не знал, но, пока Турилу со Стрижаком и еще двумя гриднями до бани вел, да устраивал, да воды на камни плескал, чтоб пару побольше да погуще, да веники в кадушке запаривал, к разговорам прислушивался.

– В общем, не просто так князь к нам своего воеводу послал, а с расчетом. Помнишь же, что князю люд семидольский добро на княжение дал?

– Да не тяни ты, – Велезара аж на лавке подпрыгнула.

– Только князю теперь княгиня нужна. Да не простая.

– Ну это понятное дело, что не простая. Зачем же дело стало? Разве мало в Семидоле родов боярских знатных да богатых?

– В том-то и дело, что не богатство и родовитость князь ищет, а вот что… – Будивой обернулся, нет ли кого рядом, к уху жены наклонился и зашептал тайное.

Не видел он, как глаза у Велезары позеленели да вспыхнули, как у кошки в ночи, а на лице улыбка расцвела.

Глава 6. От сладости до горечи всего ничего

Милава закончила с живой изгородью, обошла сад, проверила. Яблоньки цветут, уж завязи показались. Хороший урожай будет. Пустоцветов и нет почти, кроме как здесь: матушкина яблонька снова плодов не даст. Девушка обняла ее за ствол, лбом к коре прижалась, слезинку уронила. Знала, почему ни одного яблочка на ней нет, знала. Помнила она тот день, когда увидела, как мачеха по мостку к садам идет с ведром в руке. Удивилась еще: зачем бы?

Мачеха ей по первости нравилась, добра была и ласкова, ничем ее меж родных детей не выделяла: и пирожок подаст, и косу заплетет. У Милавы даже получилось матушкой ее звать – не сразу, но вышло. Отец смотрел, как все семейство за столом дружно сидит, радовался. Дочь родную, конечно, более привечал, но и падчериц любовью не обделял. Подарки привозил. Пока малы были – забавки всякие ребячьи, а уж после – ленты, бусы и прочие девичьи радости. Милава новообретенным сестрам тоже рада была: то не было ни одной, а то сразу две. Есть с кем пошушукаться в уголке и в куклы поиграть. Правда, любила она и в саду под яблоней матушкиной посидеть, и, правда, будто смотрят на тебя откуда-то родные глаза.

Три года со смерти матушки прошло, Милаве уж пятнадцать лет стукнуло, и деревцу, значит, тоже. Яблочки на ней росли крупные, сладкие; их Милава особенно любила. Вроде такие же, как и остальные в саду, а все же казалось, что не такие – вкуснее, ароматнее.

Не знала Милава, что в том ведре у мачехи было, какой-такой злой настой она под корни деревца вылила. Когда прибежала вслед за Велезарой, та уже с пустым ведром стояла, и глаза у нее такие сделались, что самой захотелось под землю уйти.

– Ма… матушка, – пролепетала она, – что это?

Листья на ветках яблони на глазах темнели, скручивались, на землю с сухим шорохом падали.

– Высохла яблоня, видишь? Посадили, наверное, неудачно, – пожала Велезара плечами. – Вот даже специально полить ее пришла, да без толку. – Она подхватила ведро и обратно пошла.

Не посмела Милава ее спросить и отцу не посмела сказать. А ну как ошиблась и напраслину возведет? Но с того дня яблоня сохнуть начала, и думала Милава, что уж не спасти деревце. Каждый день ходила к нему, слезами орошала, прощения у матушки просила, что не уберегла ее деревце. Может, слезы и помогли, может, еще что, но выжила яблоня, постепенно оправилась, цвести начала, и красиво так – лепестки белоснежные, с розовыми кончиками. Но только любоваться ими и оставалось: все пустоцветные.

За Велезарой с тех пор она приглядывать начала, да замечать то, чего раньше не видела: и взгляды ее косые на нее исподлобья, и улыбку деланную, как из-под палки. Понять не могла: за что серчает? Пока не услышала, как выговаривает мачеха своим дочерям, проверяя, как пряжу спряли: почему у них опять нить кривая, с узлами, а ее, Милавина, ровненькая, тоненькая, будто сама Макошь пряла? Беляна и скажи, что, мол, Милавка секрет какой-то знает, вот у нее все в руках и спорится. Далее Милава уж не слушала, побежала в сад, яблоньке плакаться да жалиться на долю свою сиротскую.

Через какое-то время Велезара на какой-то праздник собиралась, да плат с Жар-птицей на плечи накинула. Милава, еще когда только новые родичи в дом вошли, сестрицам сводным разрешила в ее сундуке покопаться. Вот они плат и вытащили, ахнули и, не спросив разрешения, побежали матери показывать. Велезара же подивилась на красоту, тоже поохала, в руках помяла, к лицу приложила. Уже в тот раз недобро сверкнули ее глаза, но что девочка понимала тогда