Лорен Оливер - Аннабель

  Я делала то, что велели, помогала родителям с домашними делами, снова поступила в колледж. Со времени отмены допуска, факт моего прибывания в Бостоне стал публичным. Я писала письма с извинениями в бесчисленные комитеты, в чиновникам, соседям, безликим бюрократам с длинными, бессмысленными титулами. 

   Медленно я зарабатывала назад свою свободу. Я уже могла пойти в магазин сама. Также я могла пойти на пляж. Мне разрешили видеться со старыми друзьями, хотя со многими все же было запрещено. И все то время, мое сердце было словно тупым молотком в груди. 

  Это было за шесть месяцев до того, как Портлендский Эвалуционный Комитет, как его потом назвали, решил, что я готова к повторной процедуре. Закон о стабильности брака был только-только введен и система всё еще была в стадии становления. Я помню , как моя мать повела меня в ЦОПО — Центр Организации, Поиска и Образования, — чтобы получить результаты и впервые, со времен моего возвращения в Порленд, я была наполнена чем-то , вроде волнения. Кроме того, это было видом волнение, от которого переворачивается желудок и превращает вкус плевка в отрыжку.  

  Опасения. 

  Я не помню, как получила тонкую папку со своими результатами, но знаю, что мы были уже снаружи, в машине, когда я заставила себя открыть её. Кэрол была с нами, на заденем сидении. 

— Кого бы ты взяла? — она продолжала говорить, но я не могла прочесть имен, не могла заставить слова остаться на страничке. Письма плыли, дрейфуя меж полями и каждая картинка выглядела кучей собранных абстрактных фигур. На минуту я подумала, что потеряла рассудок. 

  До тех пор пока не нашла мою 8 некоронованную пару — Конрада Хэлоуэй. Вот тогда я и потеряла рассудок. 

  Фотография была та же, как и на карте с идентификационным кодом, который я, до сих пор, хранила на дне моего ящика с нижним бельем, скрывая в носках. Под фотографией расположились основные факты из его жизни: место рождения, школа, различные оценки, история его работы, детали о его семье, оценка психологической и социальной стабильности.  

  Я почувствовала внезапный всплеск, будто бы мои внутренности были выключены, пылились и валялись без дела на протяжении шести месяцев. И вдруг они вернулись все вместе: моё сердце билось в горле, грудь сдавило, лёгкие сжало. 

— Этого, — ответила я, стараясь держать голос ровным. Я указала пальцем, попав в лоб прямо по меж его глаз. Фотография была чёрно-белой, но я отлично помнила их: слегка коричневые, цвета фундука. 

  Моя мать наклонилась. чтобы посмотреть на меня.  

— Он староват, не так ли? 

— Он только что перебрался в Портленд, — сказала я. — Он был на службе у инженерного корпуса. Работал на стенах. Понятно? Он так говорит, — мать слегка улыбнулась. 

— Ну, это твой выбор, конечно.  

Она протянула руку и неловко похлопала меня по колену. Даже до её исцеления она никогда не была нежной; никто не дотрагивался друг к другу в моей семье, за исключением отца, трясущего мать, когда он был пьян, — Я горжусь тобой.  

  Кэрол наклонилась вперед на переднем сидении, — Он не выглядит как инженер, — было все, что она сказала. 

   Я повернулась к окну. По пути домой я повторяла его имя, будто ритм: Конрад, Конрад, Конрад. Моя тайная мелодия. Мой муж. Я почувствовала облегчение в груди. Его имя согревало. Оно распространялось в моей голове, по всему моему телу пока я не почувствовала этот звук кончиками пальцами и всем, вплоть до пальцев на ногах. Конрад. 

  С этого момента я, без сомнений, знала, что исцеление не сработало вообще. 

9 Глава (Сейчас)

Свет погас и в отделении появились ночные звуки: шумы, стоны и крики. 

Я помню и другие — звуки снаружи: кваканье лягушек, хриплое и скорбное; аккомпанировавшие сверчки. Лина, еще маленькая девочка и её ладошки, аккуратно сложенные чашечкой, держали светлячков, она кричала и смеялась. 

Узнаю ли я мир снаружи? Узнаю ли Лину, если увижу её? Томас сказал, что подаст сигнал. 

Но, как минимум, час проходит без изменений — ни знака, ни слова. Мой рот сух, словно пыль. Я не готова. Не сейчас. 

Не этой ночью. Мое сердце бьется дико и неустойчиво. Я трясусь и потею. Я едва могу стоять. 

Как я побегу? Разряд проходит сквозь меня, когда система безопасности срабатывает без предупреждения: пронзительный, продолжающийся вой с нижних этажей, заглушенный слоями камней и цемента. Хлопают двери, раздаются голоса. 

Томас должно быть заставил сработать сигнализацию в нижнем отделении. Охрана бросится туда, подозревая попытку побега или убийство. 

Это мой знак. Я встаю толкаю койку в сторону так, чтобы дыра в стене стала открыта: плотно сжатая, но достаточно большая чтобы подойти мне. Моя импровизированная верёвка свёрнута на полу и готова. Я продеваю один конец через металлическое кольцо на двери и затягиваю так туго, как могу. Я больше не думаю. 

Я даже не боюсь. Я кидаю свободный край верёвки сквозь дыру и слышу как она щелкает на ветру. Впервые со времен моей свободы я благодарю Господа за то, что в Крипте нету стекол, хотя бы с этой стороны. 

Пролезаю сквозь дыру сначала головой, извиваясь когда мои плечи встречаются с сопротивлением. Легкие, влажные камушки падают на мою шею. Мой нос наполнен запахом испорченных вещей. Пока, пока. Сигнализация по-прежнему воет, будто бы отвечает. 

Затем плечи проходят сквозь и я на волоске от головокружительного падения: как минимум сорок пять футов разделяет меня и черную,замерзшую и со снегом, неподвижную, отражающую луну, поверхность. И веревка, словно закрученная струя белой воды, вертикально спускается к свободе. 

Я хватаюсь за веревку. Тянусь по ней, рука за рукой, скользя телом, ногами через зазубренную дыру в скале. А затем я падаю. Мои ноги соскальзывают со скалы и я качаюсь, совершая дикий полукруг, избивая воздух, вопя. 

Я с толчком останавливаюсь, правой стороной к верху, веревка обвивает мое запястье. Желудок в горле. Сигнализация до сих пор работает: пронзительно, истерично. Воздух, воздух, ничего кроме воздуха. Я застываю, неспособная двигаться ни вверх, ни вниз. 

Я вдруг вспомнила весеннюю уборку в прошлом году. Я обнаружила гигантскую паутину в комнате, за стоящим зеркалом. 

Дюжины насекомых были связаны, неподвижны в белой нити, и одно только что было поймано. Оно все еще боролось, хоть и слабо, чтобы выбраться. Сигнал тревоги отключился и тишина стала такой громкой словно пощечина. Я должна двигаться. 

Я могу слышать рев реки и шуршание листьев на ветру. Медленно двигаюсь вниз, обертывая ноги вокруг веревки, качаясь, ощущая тошноту.