Лорен Оливер - Аннабель

  Я чувствую моё разочарование физически: горький пик вкуса, ощущение жидкости в животе. Ещё один месяц ожиданий. Я знаю, я должна быть свободной. Верёвка всё ещё слишком короткая, она закончится в десяти шагах от реки Присамскот. Больше шансов поскользнуться, свернуть или сломать себе что-то, нужно кричать.  

  Но я не могу.  

  Чтобы не думать о тридцати предстоящих днях ожидания в этой лишенной воздуха и света камере, о тридцати днях, приближающих смерть, я падаю на руки и колени и маневрирую под кровать, чувствуя, дырку в матрасе, размером с кулак. В течении года, я вытаскивала горсти наполнителя и пены, и все это находилось в металлической камере, где есть моча и дерьмо, и распространяющийся грипп, которым я болею. Я взяла в руки веревку из хлопка и натянула, дюйм за дюймом, все эти украденные полотна, разорванные и сплетенные были сильными, чтобы удержать мой вес. Сейчас, веревка приблизительно 40 футов в длину.  

  Остаток вечера я провела в бесполезных слезах, используя край кинжала, сейчас он притупляется и стал почти бесполезным, чтобы рвать ткань. Нет смысла торопиться. 

  Здесь некуда идти, нечего делать.  

  Когда я закончу работать, я получу свой обед. Я заменила веревку в тайнике, толкая, ее сквозь окно обратным началом. Когда я закончила, я ела, не ощущая вкуса пищи, которая так или иначе была благословением. Затем я лежу на койке пока свет внезапно не потухает. Так же внезапно начинается хныканье, бормотание и случайные крики кого-то, кто был захвачен кошмарным сновидением, или, возможно, кого-то, кто проснулся от приятного сна. 

  Странно, но со временем я почти привыкла к ночным звукам. В конце концов мое сознание приносит мне воспоминания о Лине, а потом мечты о море. Наконец, я засыпаю.

4 Глава (Тогда)

Тогда не было никакого сопротивления, тогда еще не было осознания того, что нам нужно сопротивляться. Были обещания мира и счастья, освобождение от нестабильности и путаницы. Пропуск и место для всех. Способ узнать, всегда, что ваша дорога была правильной. Люди стремятся вылечиться так, как они однажды стремились в церкви. Улицы были оклеены знаками, указывающими путь к лучшему будущему. Центральный банк, рабочие места и замужества были разработаны так, чтобы соответствовать как пара перчаток. 

  И жизнь была предназначена для медленного вымирания.  

  Но были подпольники: мозговые магазины, кто-то, кто знал кого-то, кто может достать вам поддельные документы за правильную цену, другого человека, который мог бы обеспечить билетами междугородного автобуса, кто-то еще, кто арендовал подполье - пространство для всех, кто хотел исчезнуть. 

  В Бостоне я остановилась в подпольной квартире пожилой пары по имени Уоллес. Они не были исцелены, они пропустили возраст, когда процедура стала обязательной, и им было позволено умереть в мире, в любви. Или было бы позволено - я услышала несколько лет спустя, что их выгнали за укрывательство беглецов, людей, которые уклонялись от исцеления, и провели последние годы своей жизни в тюрьме. 

  Светлый путь и место под небом для всех - и яма для тех, кто сопротивлялся.  

  Зря я украла тогда его кошелек. Но в этом-то и проблема любви - она действует за тебя, укореняется в тебе и сопротивляется твоим попыткам вернуть контроль. Вот почему законотворцы так ее боялись: любовь не подчиняется ничьим законам, кроме своих собственных. 

  Вот почему ее так боялись. 

  В подпольную квартиру можно было попасть лишь через узкую аллею между домом Уоллес и домом их соседей; дверь была спрятана за кучей мусора, через которую приходилось осторожно пробираться всякий раз, когда мы хотели выйти куда-то, или же возвращались. Внизу была большая неотделанная комната: матрасы валялись на полу, одежда свалена кучей, а за ширмой - небольшой туалет и раковина. На потолке переплетались трубы, пластиковые трубки и провода. Выглядело это так, будто над нами висели чьи-то внутренности. Смотрелось это по-уродски; в квартирке было очень холодно и воняло, но я очень любила это место. За свое короткое пребывание там, я завела двух хороших друзей: Мишу, который познакомил меня с Роулсом и пытался достать мне поддельные документы, и Стефа, который научил меня воровать и показал мне, где лучше всего это делать. 

  Вот так и узнала того человека, за которого в скором времени вышла замуж: я украла его кошелек. Легкое прикосновение, мои руки скользнули вдоль его груди, контакт длиной доли секунды - этого хватило, чтобы нащупать кошелек в его куртке, вытащить его, сунуть в карман и убежать. 

  Надо было поступить так, как учил меня Стеф: взять деньги и выбросить бумажник. Но любовь уже тогда сделала меня глупой, любопытной и беспечной. Вместо этого я забрала кошелек с собой, разложила его содержимое и внимательно, жадно изучала его, словно ювелир - свои бриллианты. Удостоверение личности, выпущенное правительством, на имя Конрада Хэлоуэя. Золотая кредитка, выпущенная Национальным Банком. Карта постоянного клиента в Бостон Бин, трижды использованная. Копия медицинского свидетельства: он был исцелен ровно полгода назад. Сорок три доллара, что для меня было целый состоянием.  

  И в одном из отделений для карточек - серебряная шпилька, толщиной с детский палец.

5 Глава (Сейчас)

 Через три дня после того, как Томас принёс мне записку и велел ждать, он пришёл снова. На этот раз без ничего. Он просто открыл дверь, вошёл в камеру, поднял меня и поставил на ноги. 

- Пошли, - сказал он. 

- Куда?, - спросила я. 

- Не задавай лишних вопросов, - сказал он громко, другие заключённые наверняка его услышали. Он грубо толкнул меня к двери, которая ведёт в узкий коридор, что проходит между камерами. Над нами, камеры установлены в каменный потолок, как маленькие красные глазки. 

  Томас хватает меня за запястье и продвигает вперед. Мои плечи горят. На мгновение мною овладевает страх: я так слаба. Как я сделаю это сама в Дикой местности? 

- Что же мне делать?- спрашиваю я. 

- Дышать, - отвечает Томас. Он ставит на хорошее шоу. 

- Разве я не говорил тебе не задавать много вопросов?.  

На одном конце коридора есть выход с других отделений; на противоположном конце находится Танк. Танк это всего лишь камеры, неиспользуемые, но намного меньше остальных. Они ничем не оборудованы, кроме ржавого металлического кольца, свисающего с потолка. Если заключённые Шестого отделения слишком шумят или создают неудобства, их привязывают к кольцу и секут или обливают со шланга, или просто бросают сидеть сюда на несколько дней в темноте и грязи, пока их не выпускают. Но обливание со шланга самое худшее: ледяная вода хлещет с такой силой, что захватывает дух и оставляет на теле кровоподтёки и синяки.