Лощина (ЛП) - Халле Карина

— Хороший мальчик, — хвалит его Крейн, дотрагиваясь пальцем до раны. — Прости. Это будет чертовски больно.

Я отвожу взгляд от ужасного зрелища, и Бром визжит, кряхтя и постанывая, так сильно кусая деревянную линейку, что я слышу, как та трескается.

— Ты молодец, — напевает Крейн. — Хорошо. Еще немного. Я почти закончил.

Я снова бросаю взгляд на Крейна, но он полностью сосредоточен на Броме. Задерживаю дыхание, наблюдая за преданностью на лице Крейна, за тем, с каким уважением он смотрит на Брома. В его словах и жестах сплошная нежность. Что-то сжимается у меня в груди.

Наконец, Крейн вытаскивает круглую пулю пальцем, и та катится по земле. Бром разламывает линейку пополам, и щепки вываливаются у него изо рта, когда он кричит.

— Будь со мной, красавчик, — говорит Крейн, залезая в другой карман и доставая маленький пузырек с жидкостью и измельченными листьями. Он высыпает содержимое себе на пальцы. — Останься со мной. Почти готово. Ты молодец, Бром Бонс.

Затем он прикладывает припарку к ране, и Бром снова кричит, задыхаясь от боли, его тело дергается по земле в жестоких судорогах.

Крейн держит пальцы на месте, закрыв глаза, и начинает бубнить что-то, похожее на латынь. Слова будто парят в воздухе вокруг нас, и глаза Брома закатываются.

Крейн исцеляет его.

Я с благоговением наблюдаю, как теплое свечение появляется на пальцах Крейна и стекает к ране, словно мед. Бром все еще стонет, но его тело перестало корчиться.

Какой великолепный из него маг. Может, он и мой учитель, но я буквально сияю от гордости.

Наконец, Крейн убирает руки и опускается на колени. Он тяжело дышит и выглядит измученным, все краски сошли с его и без того бледного лица, но в глазах светится удовлетворение, а уголки рта приподнимаются в легкой улыбке.

— Не обязательно было стрелять в меня, — удается произнести Брому сквозь кашель, и я чуть не плачу от облегчения при звуке его голоса.

Крейн тихо смеется.

— Извиняюсь, — говорит он. — Но я знал, что нужно сделать, дабы вылечить тебя.

Я отодвигаюсь в сторону, садясь на дорогу, а голова Брома лежит у меня на коленях. Он смотрит на меня измученными, налитыми кровью глазами, и, хотя в моей памяти еще свежо ощущение того, в какое чудовище он превращался, я все равно хочу, чтобы он был рядом, особенно когда ранен. Я провожу пальцами по его волосам.

Он хмурится и поднимает голову, поворачивая ее, морщась от боли, пытаясь получше меня разглядеть.

— Кто сделал это с тобой? — спрашивает он хриплым голосом, переводя взгляд с отметин на моем горле на повреждения на голове. В отличие от ярости, исходившей от Крейна, выражение лица Брома искажается печалью и стыдом. — Я сделал? — шепчет он.

Я поднимаю глаза и встречаюсь с Крейном взглядом, не зная, что сказать.

Крейн прочищает горло.

— Бром, тактично говорить это или нет, но в тебя вселился гессенский солдат.

Бром снова кладет голову мне на колени и закрывает глаза, по его щекам текут слезы.

— Как я мог так поступить с тобой? — выдыхает он, боль в его словах ломает меня.

— Ты был сам не свой, — пытаюсь я успокоить его.

— Солдат — это дух-возвращенец, — продолжает Крейн, поднимаясь на ноги. Он отряхивает пыль со своих брюк и начинает расхаживать взад-вперед по дороге. — Кто-то послал его вернуть тебя, Бром. Они использовали дух гессенского солдата, всадника без головы, чтобы найти тебя, овладеть тобой и физически перенести в Сонную Лощину, — он замолкает, пряча руки за спину, и смотрит на нас. — Мы не знаем, кто это был. Либо твои родители, возможно, мать Кэт, либо ковен. Но я начинаю сомневаться в чистоте твоих рассуждений.

Я размышляю над этим. Могла ли моя мама вызвать духа, чтобы тот вернул Брома? Это похоже на нее. Но почему не сказала мне?

Значит, на то есть веские причины.

— И есть еще одно осложнение, — добавляет Крейн, теперь тоном учителя. — Дух должен был покинуть тебя. Но Гессенец решил остаться. Он связан с тобой как в духовной, так и в физической форме.

— Значит, если это Бром, то гессенский солдат где-то там? — спрашиваю я, глядя на темные поля вокруг нас.

Крейн пожимает плечами.

— Не знаю. Возможно, он приходит, когда его призывают. Возможно, он ждет подходящего момента, чтобы снова завладеть Бромом. Он скрывается где-то, Бром. Я вижу его внутри тебя. Это словно рябь над темным озером.

— Вытащи его из меня, — в ужасе говорит Бром. — Пожалуйста.

— Именно это и планировал, — говорит Крейн, останавливаясь и глядя на Брома сверху вниз. — Есть несколько ритуалов, которые мы можем испробовать втроем, чтобы освободить тебя от него.

— Давайте сделаем это поскорее, — выкрикиваю я, переполненная нетерпением.

— Это не так просто, — медленно произносит Крейн. — И нужно… чтобы все согласились.

— Я сделаю все, что угодно, — умоляю я.

Он одаривает меня быстрой улыбкой.

— Не сомневаюсь, сладкая ведьмочка. Но, возможно, придется убеждать Брома.

Бром хмурится.

— Я сделаю все, что угодно. Обещаю.

Крейн печально улыбается ему.

— Это ты сейчас так говоришь, — говорит он. — Но пока ты не вспомнишь кое-что, все будет сложно.

— Что я должен вспомнить?

Крейн выдыхает, наклоняет голову, удерживая взгляд Брома.

— Меня. И кем я был для тебя. Ты должен вспомнить нас, Эйб.

Глава 32

Крейн

Бром пристально смотрит на меня, и я знаю, что он пытается вспомнить, кто я такой, где мы встречались раньше. Но каждый раз, когда вот-вот мелькнет воспоминание, он замирает. Боится. Мне знаком этот страх. Я знаю, как это изнуряет. Я видел этот страх в Нью-Йорке, прежде чем он подчинился мне.

Он тяжело сглатывает и поднимает взгляд на Кэт, которая все еще держит его голову у себя на коленях. Между ними возникает мгновение, что-то инстинктивное, результат взаимодействия двух людей, которые давно знакомы, но вместо того, чтобы ревновать к их отношениям, я просто испытываю к ним любовь.

Боже Всемогущий, неужели я влюблен в них обоих? В красавчика и сладкую ведьмочку?

Осознание ужасает.

Но я не убегаю от этого. Я принимаю страх.

Потому что последствия волшебны.

— Не бойся, — говорю я Брому. — Не отгораживайся от этого.

— Я пыталась сказать тебе, — мягко говорит Кэт, поглаживая его по щеке. — Пыталась сказать, что вы познакомились в Нью-Йорке.

Темные брови Брома сходятся на переносице, и он с трудом сглатывает.

— Я не помню.

— Ты не хочешь вспоминать, — говорю ему. — Но я могу помочь.

Его челюсть сжимается. Снова страх.

— Может, нам стоит сойти с дороги? — предлагает Кэт. — Бром, ты сможешь встать?

Он кивает, и я подхожу к нему сзади, подхватываю его под мышки и ставлю на ноги. Но не отпускаю его. Обнимаю сзади. Он высокий, мускулистый мужчина, но я выше, кладу подбородок на его здоровое плечо, упираюсь ладонями ему в грудь и прижимаюсь.

— Не сопротивляйся, — убеждаю я его.

Но он пытается бороться. Он пытается высвободиться из моей хватки, и больше нет того одурманивающего эффекта опиума, который мешает и дает мне преимущество, как это бывало раньше.

Я делаю все возможное, чтобы удержаться.

— Не двигайся, красавчик. Не стоит бередить эту рану.

При этих словах он замирает. Точно так же, как Гессенец в библиотеке.

Я могу до него достучаться.

Знаю, что могу.

— Бром, — говорит Кэт, подходя ближе, прижимаясь к нему всем телом, зажимая его между нами. — Не сопротивляйся.

Он возмущенно фыркает.

Я наклоняюсь и провожу кончиком носа по краю его уха, и он с отвращением отдергивает голову, но я настойчив.

— Ты помнишь, как мы впервые встретились? — шепчу я, обдавая дыханием его шею. Я отстраняюсь настолько, что замечаю, как по его телу пробегают мурашки, и торжествующе улыбаюсь. — Все было именно так, — продолжаю я. — Мы были в опиумном кабаке в Чайнатауне. В Манхэттене. Ты сидел в темном углу зала, курил трубку и наблюдал. Вел себя прямо как человек, на которого охотились. И, конечно, я наблюдал за тобой.