Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

скакать что есть сил. Переправу давно миновали, лесом проехали, полем; зазмеилась желтым песком дорога, а на конце её уж стены Семидола на голубом небе виднелись.

У небольшой рощицы Чубарка остановилась и ни туда и ни сюда. Милава уж её пятками в бока пинала, с места пыталась сдвинуть, и за уши трепала, и гриву дергала. Стоит как вкопанная. Что ж, слезла, встала напротив, взяла руками за морду с обеих сторон.

– Ну, чего ты, милая моя? Чего упрямишься? Устала? Потерпи, родная. Вон и стены уж видны, там отдохнешь, я тебя в конюшню к Румяне отведу. Там водичка свежая, зерно отборное. Гриву тебе расчешу…

Чубарка ушами прядала, слушала, карие глаза влажно блестели. Милава поцеловала её в мокрый нос. Лошадка фыркнула и на девушку дунула, у той аж коса за спиной взлетела. Зажмурилась Милава, а когда глаза открыла, первым делом руки свои увидела, все в перстнях золотых. Глаза опустила, а на ней наряд такой, что не у каждой царицы заморской сыщется. Головы коснулась, а там венец с каменьями. Да и Чубарка вся в сбруе золоченой, попона искусной вышивкой украшена. Копыта серебром покрашены. В гриву и хвост ленты шелковые вплетены.

– Ай, Чубарка ты моя! – Милава посмотрела на кобылку. – Думаешь, пора наряжаться пришла?

Ответа ей, конечно, не было, но не снимать же теперь все с себя. В седло бочком пришлось сесть, как боярским дочерям, что из-за пышности наряда не могли мужской посадкой ехать.

Ворота в город нараспашку стояли, даже ни одного стражника не видать. Улицы пусты, но откуда-то много голосов доносится. Чубарка ступала неспешно, стараясь всадницу не растрясти и не уронить.

***

На площади спор разгорался всё сильнее.

– Князь, посмотри, как твою невесту и меня, тещу твою, хулят? – взывала Велезара. – Прикажи их повязать и в поруб кинуть!

Князь смотрел, кивал, но молчал. Глаза лихорадочно блестели, он всё пытался дотянуться до руки Беляны, но та вцепилась в рукав матери и лишь испуганно таращилась на всех.

Внезапно в толпе раздался дружный вздох, и наступила тишина. В одном месте люди подались в разные стороны, и стало видно, что в проходе идёт лошадь, нарядно изукрашенная, в седле же сидит дева красы неописуемой.

Она выехала и остановилась, головой повертела, ища кого-то. Чекан первый с удивлением справился.

– Кого ищешь, красавица? – Он сделал шаг вперед и поклонился. – Кто ты и откуда?

– Милавой меня зовут, – произнесла дева. – А ищу я жениха своего, княжьего окольничьего Стрижака. Не видали его тут?

Чекан быстро оглянулся, взглядом с кем-то перекинулся, затем широко развел руки.

– Да что там окольничий! Для тебя найдем самого лучшего жениха, выбирай любого.

Милава выслушала и сперва не поняла, что такой этот человек ей говорит. Шутит или не хочет поведать, где тот, кого сердце жаждет? Она скользнула на землю. Провела рукой по гриве, лошадка застыла, с места не двинулась. Милава же стала в лица вглядываться.

– Так вот же он! – она увидела за спинами гридней Стрижака.

Тот издали смотрел на неё и улыбался, потом вышел вперед, за руки взял.

– Если б не лошадка твоя приметная, сроду бы тебя не признал, – шепнул на ухо.

– Что, в простом сарафане милее тебе была? – так же тихо ответила она.

– Ты мне в любом наряде краше всех будешь.

Потом подвел её к княгине, поклонился.

– Вот невеста моя, матушка. Милава. С ней хочу жизнь прожить до конца дней.

– Матушка? – взвизгнула Велезара. – Да чего он мелет? Вот же князь! – она ткнула рукой в сторону бледного Ставра.

Милава тоже ничего не понимала.

– Прости за такой обман, – Стрижак повернулся к ней. – Но так нужно было.

– Зачем же? – она хотела обидеться, но сил хватило лишь на удивление.

Княгиня улыбнулась Стрижаку.

– Задумали такой обман сотворить, чтобы сын мой, Ставр, мог невесту без помех искать. Под видом окольничьего с дружиной по селам ездить, искать ту, что Семидолу силу в род принесет.

– А это кто же такой? – Велезара с ужасом смотрела на князя, вернее, на бывшего князя.

– Конюший это княжий, Лесь. Так уж вышло, что они со Ставрушкой одногодки и ликом схожи, как горошины в стручке. – При этих словах на щеках княгини румянец разгорелся, видно, вспомнила что-то нелестное про мужа своего покойного. – Вот и решили подмену сотворить, чтоб врагов наших в заблуждение ввести.

Милава вгляделась в лицо ложного князя, покачала головой.

– Болен он, душу ему отравили, если не вмешаться, скоро жизни искра в нём угаснет, – при этом она так посмотрела на мачеху, что та отвернулась, а Милава сунула руку в седельную сумку и достала яблоко.

Она медленно подошла к пребывающему в лихорадке мужчине и протянула ему красно-золотистый плод. Лесь взял его осторожно, поднёс к носу и тут же принялся грызть, словно опасаясь, что отнимут. Глаза его прояснились, глупая улыбка с лица ушла. Стрижак кивнул ему.

– Лесь! Кончилась твоя служба, можешь чужую личину сбросить.

Тот выдохнул с облегчением, поклонился князю в ноги.

– Прости меня, княже, если что не так сделал. Окрутили меня, опоили, ничего не понимал, только то, что люблю без меры вон ту девицу и любое желание выполнить готов.

Народ на площади шумел всё сильнее. Те, кто в задних рядах, просили передних пересказать, что там происходит. Гул стоял такой, что ни слова не разобрать. Бурогнев руку поднял.

– Тихо! – гаркнул он. В толпе чуть попритихли. – Сдается мне, князь наш за дураков нас держит. Это ж надо на престол вместо себя байстрюка посадить! В уме ли ты, князь?

– То мой замысел был, чтобы князя нашего сберечь, – спокойно сказала Свентава. – Меня тоже безумной назовешь?

Бурогнев насупился, но сказать что-либо не посмел. Народ волхву уважал, и хулы на неё мог и не стерпеть.

– Выходит, один князь ложный и невеста его такая же. А второй-то хоть и настоящий, да вот невеста его какова? – раздались из толпы крики.

– Да она ж вон вылечила Леся! Значит, чародейка?

– А мож, только хвори ей даются, а дождь вызвать – это ж какие силы нужны! Даром что лицом пригожа, да чары есть ли?

Площадь полнилась разговорами, пересудами. Милава смотрела на Стрижака.

– Как же называть мне тебя теперь? Ставром?

– Можешь как и прежде – Стрижаком, – шепнул он, подойдя ближе. – Стрижак – прозвище мое детское. Матушка говорила, что шустрый я был, как птица-стриж.

– Напрасно полюбила я тебя, – вздохнула она. – Не будет нам счастья. Чужая я Семидолу, роду не знатного, чарами не владею, не примут меня бояре твои.

– Что мне на бояр