Рай с привкусом тлена (СИ) - Бернадская Светлана Змея

— Куда собралась, отчаянная душа? — стискиваю тонкое предплечье.

Она испугана, но отвечает почти без запинки:

— На пристань. Я хочу домой.

— Через окно? — фыркаю я.

Смешно. Хотел бы я на это посмотреть.

Вот только вид ее сломанной шеи едва ли будет столь же забавным.

— За дверью караулят рабы, не помнишь? — огрызается она. — Меня не выпустят.

Она это серьезно? Жаль ее разочаровывать.

— Думаешь, под окном никто не караулит? — усмехаюсь.

Ощущаю под пальцами гладкую кожу, понимаю, что слишком крепко сжал, ослабляю хватку. Зловредная память подсовывает воспоминание о вчерашнем вечере, когда пальцы сжимали ее бедра…

Трясу головой, отгоняя ненужные мысли. Девчонка смотрит на меня, удивленно раскрыв рот. Неужели было так трудно догадаться? Что ж, изволь:

— Даже если бы там никого не было… думаешь, никто не поймет, где тебя следует искать?

— Никто не будет искать меня ночью. А утром…

— Ты еще не успеешь ступить на палубу, как тебя поймают и за волосы приволокут обратно. Думаешь, капитану корабля нужны неприятности?

Она сглатывает, в серых глазах светится упрямство. Почему-то мне это нравится.

— Значит… буду уходить сушей. Через горы.

С трудом подавляю смешок.

— Вот с этим? — свободной рукой подцепляю лямку походной сумки и медленно провожу пальцем между ней и хрупким плечом. — В таком виде? Одна?

Молчит растерянно. А я продолжаю веселиться:

— Через горы, через леса, через пустыню? Ты не задумывалась над тем, почему северяне предпочитают ездить в Саллиду морем? Впрочем, о чем я болтаю, какая пустыня… ты не пройдешь и мили, как попадешься контрабандистам, а те с радостью продадут тебя работорговцам… если останешься жива после того, как они дружно насладятся тобой.

В ее глазах вспыхивает гнев. Отворачивается, пытается вырваться, но я сжимаю предплечье сильнее и дергаю на себя. Хватаю за подбородок, заставляю слушать.

— Ты правда веришь, что вольна делать, что хочешь? Или я стану свободен, получив твою писульку?

Ее губы начинают дрожать. Только слез мне опять не хватало. Но она держится, крепко сжимает губы и смотрит прямо в глаза.

— Так что же… не стоит даже пытаться? Лучше смерть, да? Как ты и говорил?

— Ну почему, — это и правда забавно, играть с ней словами. — У тебя ведь есть выбор. Роди своему красавчику ребенка.

Прикрывается ресницами и пытается стыдливо отвернуться, но я не позволяю.

— Нет. Никогда.

— Почему? Вчера ты вроде была готова.

С любопытством смотрю ей в лицо. Вижу, как ей неловко, как она пытается увильнуть, но не может.

— Ты отказался, — вздыхает. — Они заставят меня… с Кимом. Я не хочу.

Глубоко под лопаткой появляется странное чувство. Не могу от него избавиться, даже дернув плечом.

— Ким — это тот смазливый парень? Немой? Видел его в бараках. И чем же я лучше его? — усмехаюсь. — Мы оба рабы.

— Теперь нет. Я подписала тебе вольную.

Прикусываю губу, улыбаться уже не хочется.

— Но еще вчера я был рабом.

Она вскидывается и смотрит на меня в открытую.

— Нет! Ты никогда не был рабом. Ты так и не признал ни за кем право владеть собой. И это правильно. Рабство — это… это чудовищно. Если бы я могла…

Она запинается и роняет взгляд вниз, а меня обдает холодом. И почти сразу — жаром.

— Если бы ты могла — что? Освободить меня? Освободить свою рабыню? Но ты уже пыталась.

— Освободить всех, — упрямо качает головой, не поднимая глаз. — Но я не могу.

На мгновение становится ее жаль. Бедная, глупая, наивная девочка, которая все еще верит в сказки. В свободу для всех.

В следующий миг ошеломленно замираю. В голове словно щелкает, озаряется вспышкой молнии, и маленькие кусочки мозаики один за другим соединяются друг с другом, рисуя в воображении четкую картину.

Смотрю на нее другими глазами. Бедная, глупая, наивная девочка… Ты не представляешь, что может сделать с тобой твоя вера. И что я — старый, изломанный, бездушный сукин сын — могу сделать с тобой. Однажды ты сильно пожалеешь, что связалась со мной, но будет поздно.

Слишком поздно.

Ступаю на скользкий путь притворства. С ней это вовсе не трудно.

— А если я скажу, что можешь?

— Что? — забывает, что ей не хочется на меня смотреть, и распахивает свои красивые доверчивые глаза. Смотрит жадно, пытливо.

— Ты хочешь спасти людей? — вкрадчиво спрашиваю я. — Многих людей? Освободить много рабов? Может быть, всех?

— Хочу, — сглатывает, не сводя с меня доверчивых глаз.

Я пораженно смотрю на нее: она и в самом деле хочет.

И верит мне.

Облизываю пересохшие губы, опасаясь спугнуть момент.

— Тогда помоги мне. А я помогу тебе.

Как ко мне посватался ветер,

Бился в окна, в резные ставни.

Поднималась я на рассвете, мама,

Наречённою ветру стала.

Ну, а с ветром кто будет спорить,

Решится ветру перечить?

Вышивай жасмин и левкои,

С женихом ожидая встречи.

Группа «Мельница», «Ветер»

Я не могла взять в толк, чего хочет от меня Джай. Мне стоило больших усилий преодолеть стыд, чтобы просто смотреть на него. Вчера он грубо взял меня, высмеял мое намерение понести от него дитя, а сегодня безжалостно растоптал надежды на побег.

— Поможешь мне? Как? Убедишь Диего оставить меня в покое?

В моих словах звучала горечь, но Джай не заметил ее и насмешливо хмыкнул:

— Не думаю, что он стал бы меня слушать.

— Тогда чем ты поможешь? Задержишь их до прихода корабля?

Едкая ухмылка, кривящая ему губы, неуловимо превратилась в недобрый оскал.

— Боюсь, этого я тоже не смогу. Сбежать тебе не позволят, это ясно. Но ты говорила, что ребенок мог бы решить проблему — помнишь?

С его стороны жестоко было напоминать о моем позоре. Но я уже, кажется, начала привыкать к жестокости Джая и на этот раз смогла выдержать его колючий взгляд.

— Ты сказал, что женат и тебе не нужны другие дети.

— Я солгал, — в хитром прищуре ни капли смущения.

Значит, я все же не так глупа, как ему кажется! И мои ночные раздумья не были бредом.

— Я догадалась.

— Как?

Смотрит удивленно. Надо же.

— Если бы у тебя были жена и дети, ты бы не пошел убивать Вильхельмо, когда я отпустила тебя в первый раз. Ты бы дождался корабля и уехал на север, чтобы поскорее встретиться с ними.

Некоторое время Джай без улыбки смотрел на меня, кусая губы. А затем покосился на открытое окно и сказал:

— Давай-ка отойдем отсюда, госпожа Адальяро. В вашем саду может быть много ушей.

Едва ли кто-нибудь в этом доме, помимо Изабель, Диего и Лей, понимал северное наречие, но я не стала спорить. Джай помог мне сползти со столика. Чувствуя себя ужасно неловко, я поправила платье и отошла к дивану. Джай прикрыл ставни, пододвинул ко мне кресло и сел напротив, опершись локтями о разведенные колени. Я отвела глаза: он все еще был обнажен, и я слишком хорошо помнила, что скрывалось у него под набедренной повязкой.

Джай, казалось, не замечал моего смущения.

— Я ушел из дома, когда мне было семнадцать. К этому времени я еще не успел обзавестись семьей. У меня была невеста, но теперь я ее едва помню. Наверняка она вышла замуж и родила детей другому.

Я изумленно уставилась на него, позабыв о стыде. Никогда прежде он не говорил о себе — что изменилось?

— Почему ты ушел?

— Увлекся рассказами о войне.

Как завороженная, я наблюдала за тем, как злая улыбка ломает правильную линию его выразительных губ. На этот раз он, похоже, злился на самого себя.

— Мне казалось, война — это романтика и слава. Что через год-другой я вернусь домой, возмужавший, увешанный орденами за доблесть, что отец и мать будут гордиться мной… Они отговаривали меня. Но как только на улицах нашего города появились вербовщики, я сбежал.

Он замолчал, погруженный в воспоминания.

— И… что дальше?

— А что дальше? Собственный опыт быстро развеял иллюзии. Я воевал шесть лет, успел дослужиться до капитана. А потом случилась одна заварушка в Халиссинии…