Пшеничная вдова - Данила Скит

землю, пуская корни, думала Исбэль, их уже не выкорчевать из Теллостоса, – Часто любовь смешивается с нестерпимой горечью. Будто судьба берет оплату вперед за счастье, которое обещает в будущем. Но за те годы, что я езжу по деревням, поняла, что она не очень-то любит отдавать долги.

– И что с того? Вы выбрали не лучший способ спрашивать с судьбы. Обиды на судьбу – глупые обиды, за ними тянется множество ошибок. Останься вы на троне одна, из вас бы вышла отвратительная королева.

– Я знаю.

– Действительно? – удивленно приподнял брови Реборн.

– Отец говорил, что есть кнут, а есть пряник, и что эти блюда никогда не подают вместе. Мне нравилось быть пряником, для кнута были все остальные. У меня было столько братьев, что ни о чем таком не нужно было и думать… – Исбэль подняла голову и посмотрела на темный силуэт четкого профиля, – А сейчас есть вы. Уверена, в кнутах ни Теллостос, ни его соседи не будут нуждаться.

– Не сомневайтесь.

Исбэль помялась.

– Помните, я спросила вас тогда, у лорда Лонгривера… действительно ли вы приехали ради пшеницы, но вы так и не ответили, – Исбэль не выдержала и отвернулась. Уж лучше бы она снова зажмурилась… – Скажите, вы использовали их расположение ко мне?

– Странно, что за такое долгое общение с леди Алисией вы не растеряли весь свой разум. Сдается мне, голова ей нужна только для того, чтобы держать кудри.

– Значит, это правда… Вы просто хотели без боя войти в дома неугодных лордов.

Луна, казалось, увеличилась в размерах и стала еще тяжелей. На фоне серебряно-желтого блюдца юркнула стая неизвестных птиц, на мгновение отпечатав темные силуэты.

– Благодарю за правду, – тихо сказала Исбэль.

– Не все уши предназначены для правды, даже ваши. Моя честность – признательность за вашу поддержку.

Становилось холодно, Исбэль стала кутаться в черный плащ Реборна, пропадая в темноте ночи. Если бы не огненный поток волос, вырвавшийся на свободу из тисков жемчужной сети, то она бы и вовсе исчезла.

– Но мы не сможем посетить всех, кто выступил за моего отца. Что вы намерены делать дальше?

– Не обязательно объезжать всех. Молва расходится быстро, – уверенно кивнул Реборн, будто что-то для себя решив, – Каждый примет решение еще до того, как я призову всех к престолу.

– Вы осаждаете замки под маской добродетели.

– Но ведь не пролито ни капли крови, – спокойно ответил Реборн, – В войне важна не только сила, когда на счету каждый солдат, приходится продумывать стратегию.

Исбэль до боли сжала полы запахнутого плаща:

– Можно было поступить проще, – сказала она, – Просто не приходить на чужие земли.

– Как это сделал ваш отец?

Словно ошпаренная, Исбэль резко развернулась и пошла прочь. Привыкшие к темноте глаза не сразу заметили два черных силуэта на фоне далеких костров – в нескольких метрах от них стояли стражники. Их высокие копья протыкали темноту. Странно, Исбэль даже не услышала, как они подошли. Когда она искала Реборна, никто и не думал идти за ней. Неужели они все слышали? Король не мог не знать, что они рядом… Исбэль ускорила шаг.

Лунный свет почти не пробирался в шатер, подсвечивая грубую ткань снаружи, отчего походил на большое глянцевое блюдо. Под натиском лунного серебра черная ткань превращалась в текучую сталь. Ворвавшись внутрь, словно вихрь, Исбэль чуть не налетела на широкий стол, стоящий по центру. На нем тихо горели свечи, выплясывая оранжевым на темноте бутылочного стекла. Реборн не взял в поход ни одной бутылки вина – только напитки покрепче, те, что, по его мнению, не должны были привлечь интерес более нежных созданий. Таких, как королева.

Исбэль знала, что он уже рядом. Поэтому бегло оглядела вокруг: куда же можно спрятаться? Она не хотела этого разговора, а бежать было некуда. Реборн вошел, когда она села на кровать и попыталась накинуть на себя большое, толстое пуховое одеяло, чтобы утонуть в нем с головой. Весенние ночи были все еще холодны, порой, утренняя прохлада пробиралась и под толщу ткани.

– Не бегите! Сделайте, как всегда – просто зажмурьтесь, если вам так будет легче. Но выслушать меня вам все равно придется, – сказал Реборн, оттаскивая от нее одеяло, за которое она упорно хваталась.

– Не вижу смысла в прятках, прошлое не вернёшь, а будущее настанет само, хочешь ты этого или нет, – говорила она самоотверженно, полностью опровергая свои слова действием.

– Тогда что вы сейчас делаете?

– Боюсь.

– Чего? Правды?

– Что моя правда не так крепка, – не добившись своего, Исбэль сложила ручки на коленях. Реборн таки отобрал у нее одеяло, отбросив его на огромный походный сундук в дальнем углу шатра. Серебряная ткань колыхнулась, стряхивая с себя сонное серебро. Послышалось тихое шуршание.

– Правда действительно придает сил, она – броня, но только если на твоей стороне, – голос Реборна был холоден, словно промерзшая на морозе сталь, – Вы этим не можете похвастаться. Ваш отец – кровавый убийца. После всего Блэквуды бы не оставили это просто так, никто бы не оставил это просто так. Мы на вашей земле теперь навсегда. Смиритесь с этим.

Там, в ее идеальном мире, все должно быть совсем не так. В ее идеальном мире Блэквуды – захватчики, не заслуживающие не уважения, ни чести. Что лежало по другую сторону было покрыто пеленой тумана, в который она упорно не хотела входить. Исбэль действительно зажмурилась. Она раньше никогда не сталкивалась с войной. Ее пшеница видела и болезни, и смерти, но это происходило так тихо, естественно, будто само колесо времени забирало свое, когда приходил час. В этом не было безумного ужаса, только печаль и слезы. Война же высушивала любые слезы, она замораживала сердце и лишала воли. Она хуже страха, от нее можно только убежать, а тому, кому это не удалось, предстояло погибнуть.

– Я никогда не слышала, чтобы отец повышал голос. Он любил персики и часто смеялся, а на пирах хохотал над шутами так, что кололо в боку, он сам говорил, – не поднимая головы, произнесла Исбэль, – Да, он не любил короля Бернада, но ведь эта нелюбовь была взаимна. Злой человек никогда бы не отдал столько пшеницы за семь лет, что я колесю по Теллостосу. Отец был добрым человеком.

– Не удивлюсь, что добр он был только к вам.

– Неправда.

– Ваш отец был жаден, – отчеканил Реборн, – Жадность – порок, который даже очень добрых людей превращал в сущих монстров. В случае короля Дорвуда она окончательно его ослепила, кинув в глаза золотые монеты. Они так и остались там, но уже поверх