Стэйси Кейд - Призрак и гот

— С меня достаточно. Мы обсудим это завтра, когда будут готовы твои анализы. — Миллер направился к двери.

— Вам нужны доказательства? — спросил я.

Он остановился и обернулся с натянутой улыбкой.

— Я так предполагаю, моя двоюродная бабушка Милдред ждет не дождется, как передать мне сообщение?

Милдред? — Хм, нет, сейчас тут только я и Сара. В отличие от фильмов и шоу, я могу говорить только с тем, кто рядом со мной, а у Сары нет сообщений ни для одного из вас. — Я перевел взгляд на Сару, ожидая подтверждения, и она кивнула. — Но мне интересно, не будет ли она против немного поиграть?

Она пожала плечами.

— Почему нет?

— Хорошо. Доктор Миллер, — я указал на него подбородком — я мог бы попросить их снять с меня ремни, но не хотел наводить их на мысль, что это лишь уловка для того, чтобы сбежать, — сейчас выйдет в коридор, закроет дверь и напишет на рецептурном бланке какое-нибудь слово. Единственное правило: вы должны написать его четко и понятно и держать так, чтобы его было видно.

— Это смешно, — пробормотал Миллер, однако вышел в коридор и закрыл за собой дверь. В уме он, наверное, уже писал об этом новую главу своей книги.

Сара двинулась следом за ним. Через секунду, она произнесла:

— Он держит его слишком высоко.

— Пишите пониже, — громко сказал я Миллеру. — Сара сидит в кресле-каталке.

Мама тихо ахнула.

— Эм… я не знаю этого слова, — неуверенно произнесла Сара.

Черт. Я совсем не подумал об этом. Наверное, нужно было писать числа.

— Ты можешь сказать его по буквам?

— А-Н-А-Б-О-Л-И-К.

— Анаболик, — крикнул я.

Ответа не последовало.

— Что он делает? — спросил я Сару.

— Вроде разозлился. Подожди, он пишет еще одно слово.

— Мама, — прошептал я. — Ты веришь мне? Для меня только это имеет значение.

Она молча убрала прядь волос с усталого лица, и только тогда я понял, что она все еще в рабочей униформе. Должно быть, ее вызвали прямо с работы. Номер лежал в моем бумажнике. — Уильям, больше всего на свете я хочу, чтобы с тобой все было в порядке, но…

— Хм, ру-ди-мен-тар-ный? — прочитала по слогам Сара.

Я нахмурился.

— Скажи его по буквам.

Она послушно повторила слово по буквам.

— Рудиментарный, — выкрикнул я. Спасибо богу за раздел с медицинскими словарями.

— Он пишет еще одно слово и… Я ни за что не скажу такое вслух!

Я засмеялся.

Мама впилась в меня взглядом.

Я покачал головой.

— Он написал какое-то ругательство. Скажешь его по буквам, Сара?

— Нет!

— Пожалуйста.

— Первые четыре буквы — «херн…», — надувшись, сказала она.

— Думаю, наш славный доктор подвергает сомнению мою правоту. Это не херня, доктор Миллер. Точно вам говорю.

— Теперь он просто строчит кучу букв. — Сара начала их перечислять.

Я повторил их за ней. Дверь с грохотом распахнулась, и появился Миллер с бланками в руке, глядящий на меня безумные глаза. Сара вкатилась вслед за ним.

— Как ты это делаешь? У тебя в коридоре шпионы, — обвинил он меня.

— Вы правы, — ответил я. — Ее зовут Сара, и она умерла в… — я посмотрел на нее.

— 1942 году, — подсказала она.

— В 1942, — закончил я.

Губы Миллера двигались, но не издавали ни звука.

Мама сорвала с блока верхний рецептурный бланк, взглянула на него и побледнела. Ее губы сжались.

Я затаил дыхание.

— Добивайся известности с помощью других людей, а с нас достаточно. — Она перевела хмурый взгляд на меня. — Уильям, оставайся тут, я пойду тебя выписывать. Но не думай, что на этом все закончилось, молодой человек. Тебе придется многое мне объяснить.

Никогда не был так рад тому, что мама сердится на меня.

— Хорошо.

Она развернулась на каблуках и зашагала по коридору.

— Но Джулия… — поспешил за ней Миллер.

— Спасибо, — поблагодарил я Сару. — Чем я могу тебе помочь?

— Когда я попала в больницу, мой брат дал мне свой орден Святого Михаила. Он все еще лежит в моей папке. С меня сняли его, чтобы сделать рентген. Я хочу, чтобы орден вернули ему.

— Думаю, что смогу это сделать. — Попасть в архив будет сложновато, но я должен ей помочь. — Мне нужно кое-что сделать сначала, а потом я вернусь.

Она склонила голову на бок и скользнула по мне оценивающим взглядом.

— Ты пойдешь за блондинкой.

Я кивнул.

Она покачала головой.

— Удачи тебе. Судя по ее виду, с ней нелегко.

И только после того, как Сара укатила в коридор, я понял, что все оставили меня связанным. Черт, я мог бы уже одеться. Кто знает, сколько времени осталось Алоне.

— Сара? — позвал я. — Мама? Эй!

К счастью, дверь в мою комнату снова открылась.

— О, как хорошо, — сказал я. — Я думал, ты уже успела далеко…

Моему мозгу потребовались несколько секунд, чтобы осознать то, что я увидел — кто-то, не моя мама, вошел в палату задом, вкатывая за собой кресло-каталку. Занятое, современное кресло, чей пассажир сидел, наклонившись под странным, неестественным углом.

— Уилл! — воскликнула Джуни каким-то визгливым полубезумным голосом. Она развернула кресло, чтобы встать ко мне лицом и в меня вперились пустые и безжизненные глаза Лили. На ее коленях лежала спиритическая доска. — Мы так рады, что ты пришел в себя.

Глава 17

Алона

Мне потребовалось сорок пять минут, двенадцать автомобилей и один эвакуатор, чтобы добраться домой, используя замысловатую систему перескакивания из одного транспортного средства в другое. Я ехала в машине, пока она не сворачивала с нужного мне маршрута, после чего выпрыгивала из нее или ждала, когда она встанет на светофоре, чтобы пересесть в другой автомобиль, следующий в сторону моего дома.

Должно быть, у духов для путешествий есть способ получше, но у меня не осталось времени на то, чтобы это выяснять. Странное тянущее чувство, ощущаемое мной в палате Киллиана, становилось все сильнее и сильнее.

Последние три квартала до дома я прошла пешком. Взрослые парковались у своих домов, возвращаясь с работы, дети доигрывали в салки перед ужином. Приближалось лето, мое любимое время года. По утрам можно поздно вставать и все равно успеть улизнуть из дома до маминого пробуждения, можно целыми днями заниматься чем хочешь и ходить куда хочешь, и можно чуть ли не каждый день ночевать у Мисти и при этом никто заподозрит, что больше всего на свете мне не хочется возвращаться домой.

Я смотрю теперь на свой дом другими глазами. Я почти не помню первые двенадцать-тринадцать лет, проведенные здесь в относительном счастье, потому что сейчас уже кажется, будто все они лишь вели по нарастающей к последним нескольким годам сплошного страдания.