Варвара не-краса без длинной косы - Вера Вкуфь

Сама и отходить успевает, и палкой от выдр речных отмахиваться. А те будто крови отведав, сильнее стали — напирают. Весёлые даже.

— Сил не хватит, — засмеялась рыжая. — А ласкою только путников уставших заманивать надобно. А не тебя — кобылу здоровую. Ишь ты — Триглавом[4] ещё обвешалась!

— Так и не трогай кобылу! — чует Варя, плохо дело — сил всё меньше становится и дышать труднее. Всё-таки, трое на одного.

— Трогать-то не буду, — другая от радости беснуется. — Так сожру, а косточки на бусы пущу.

Ох, не хочется Варваре с косточками расставаться.

— Подавишься! — хоть какого куража себе придать пытается.

Не помог он ей только — коряга проклятущая под ноги неловко попалась. Так и завалилась Варя кверху тормашками.

Видать, так и помрёт здесь — эти уж сверху рожами противными мелькают.

Схватилась Варя тогда за что-то, что под руку попалось — сук какой-то деревянный. И двинула перед собой. Хоть глаз заразе мавочной выколоть напоследок. А ежели повезёт, то и два.

Сама Варя не поняла, отчего загорелся сучок. Искры что ли, что из глаз у неё сыпались, долетели? Или медальон, что Триглавом зовётся, на груди разогрелся? И не сучок это вовсе — лучину Варя упавшую подобрала. Которая засияла огнём жарким, чуть рукав Варе не подпалила.

А мавки как свиньи резаные завизжали. При глазах своих остались хоть, а огня живого испугались. Попрыгали, как зерно в печке, да поближе к воде понеслись. Лягушками в озеро попрыгали — одни глаза над водой торчат.

— То-то же вам, пигалицы неживые! — радуется Варя, что не съели её мавки. А сама по сторонам ненароком оглядывается — мало ли, вдруг увидали кого за её спиной, от того и попрятались.

Вроде нет никого. Варя тогда мавкам язык показала. И медальон из-за пазухи вытащила и к губам прижала — в благодарности.

Подняла суму свою торопливо и подальше от озера поспешила.

Мавок-то вроде победила. Только кто ещё живёт в лесу зачарованном?

Пошла Варя дальше, от озера лесного. Не оглядываться старается. И шагать потише — кураж-то с неё под воздухом ночным сходить начал. Опасливо стало, чего мавки рассерженные натворить могут. Только на Триглава да иных хранителей вся надежда. Больше уж не кажется Варе лес сказочным — как представятся перед лицом рожи зубастые. Настоящие… Не из пугалок детских, а едва Варю и не съевшие. Как вспомнит Варя запах их гнилостный и злость лютую, натуральную. Когда без вины Варя будто виноватая. Когда натурально враг перед тобой. И чего эти утопленницы на всех людей ополчились? Видно, разум у них из особенного теста слеплен.

Вроде и размышляет Варя, а сама глаз торопливых с окрестностей и не сводит. И глаза вдруг будто особенные стали — каждую деталь малую видят и в голову отправляют. Глаза закрой — всё равно всё видеть будешь. Так и увидела Варя, что лес вроде и кончается — редеть начинает, небо бирюзы цвета лучше видать становится.

Было обрадовалась Варя, да спохватилась быстро — чему радоваться-то, если не выхода она ищет. А чего ищет-то?

Что-то Варю мысли стали одолевать невесёлые. Назло им потрясла она косами — нечего в мысли погружаться, когда вокруг непонятно чего произойти может. Оно и произошло уже будто, а Варя этого и не заметила.

Смотрит, а перед ней прямо — на ветке берёзовой птица сидит. Чего, казалось бы, особого? Только птица это примерно с Варю саму размером. Гордая такая, красивая. С пёрышками чистыми, палевого цвета — одно к одному. С узорами диковинными, будто если побольше их сделать, можно и в жар-птицу навтыкать. Не светятся только. Обычные перья. И лапы обычные. Крупные только — при желании Варину руку и обхватят. И голова у птицы обычная. Почти. Человечья просто.

Замерла Варя на месте, не зная, за какого Триглава хвататься. А тот холодный и есть — не нагревается, как от мавок появления. А птица сидит, спокойная. Только на Варю смотрит. И голову человечью к плечу птичьему склоняет. Интересуется будто.

Варя ей кивнула в знак приветствия. Говорить не стала — мало ли, не владеет птица необычная речью человеческой? А птица на неё глядит. Глазами тёмными, что угольки. Сразу видно — умная. И будто насквозь Варю видит. Засмущалась она даже, как если б умысел злой имела.

А чудо-птица тут рот настежь открыла — обычный, человеческий, со всеми зубами, языком. И видит Варя — горло у неё зашевелилось. Как если бы сама птица говорила чего. Только… Не слышит Варя голоса птичьего. Слышит лишь… Как будто с неба пылинки золотые летят. Кружатся, в танце запевают песню дружную. Слаженную такую, как если б хор чистый пел. Льются на Варю звуки нежные, будто самое сердце обнимают. И тепло Варе становится хорошо так. Будто и лиха в мире этом нет и не было никогда. Не только у Вари — у всех. Счастливы все, радуются, цветами цветут. Памятью полнятся. Силой лучатся. Подрастают, в расцвет входят да не старятся. Живут в мире да согласии.

О том птица поёт, души струнами задевает. Аж слёзы на глаза наворачиваются. Почему только дышать тяжело становится? Сжимает будто в груди что-то. Тоска невероятная. Что неправда вся в песне поётся. Что не бывает так. И не будет никогда.

Чего-то Варе стоять стало трудно? Толкнул что ли кто? Почему она на колени-то упала?

Холодом от земли повеяло. Или это от Вари холод такой исходит? Счастие с тоской перемешается, кровушку из сердца выгоняет. Уж и губы будто колоться стали, когда воздух через них проходит. Больно. Даже дышать не хочется. А птица поёт всё… Будто душу вытрёпывает.

Кольнуло Варю в руку. Она, оказывается, уж наземь ложиться собралась — руки тоже не держат. Голову туманом обволакивает. Видят глаза только, как на репей напоролась, как паутиною обмотанные колючки. Глазками красными на неё указывая.

Сил-то всё меньше. Уж и не спать от слабости хочется. А помереть будто. Родителей только жалко…

Тут качнуло Варю. Прорезался разум через пелену дурную. Сообразила Варя руками уши заткнуть. Вроде тише стало пенье птичье, а всё равно слышно. И поняла Варя, что с Гамаюном связалась — птицею, что песнею своей душу вынимать умеет. Да только делать с ней чего? Хоть убей не помнит Варя. И, сама не зная зачем, руки от головы отрывает да за репей хватается. Отрывает круглые головки мягковатые и себе в уши и запихивает.

Царапают, собаки такие уши девичьи, как когтями раздирает. Зато до