Воля владыки. В твоих руках - Рия Радовская

— Ты упряма, как стадо диких ишаков, — мрачно сказал Асир, но Лин показалось, что под этой мрачностью больше удовлетворения, чем недовольства. — Не важно, кто затянет эту удавку на твоей шее, это не обязательства, только символ.

Он развернул Лин за плечи, спиной к себе, забрал халасан из рук. Обхватил шею ладонью, слегка сжал, заставляя запрокинуть голову.

— Ты моя, пока хочешь этого. Помни, халасан можно снять в любой момент.

— Имею я право на собственный символ? — Лин спросила это резче, чем надо бы: если уж честно, ее огорчило и обидело, что вместо метки владыка отдаривается этим… халасаном. Перекладывает решение и ответственность целиком на Лин. — Я хочу, чтобы ты тоже признал, что я твоя. Хотя бы тем, что именно твои руки затянут на мне эту штуку.

Пальцы на шее сжались крепче. От Асира потянуло смесью желания и раздражения.

— Мы уже говорили об этом, но ты все равно не понимаешь. Я даю тебе возможность, которой лишены слишком многие анхи Ишвасы. А что делаешь ты? Провоцируешь. Каждым словом, каждым запахом.

Кожаная лента обхватила шею. По сравнению с рукой Асира она показалась ледяной, и Лин поежилась. (1d51a)

— Не дергай анкара за усы, это может плохо кончиться. Для нас обоих.

Дергать анкара за усы и злить Асира Лин не собиралась. Тот, в конце концов, хотел как лучше, и при другом раскладе Лин могла бы очень даже оценить готовность владыки дать ей свободу. Кто ж виноват, что она уже выбрала. Умудрилась выбрать кродаха, который почему-то не мог или не желал поверить в ее выбор.

«Не был бы ты владыкой, сказала бы — кретин», — Лин захлопнула блокнот и все же направилась к полкам, поискать чего-нибудь вменяемого.

ГЛАВА 20

Хесса уже который рассвет встречала так — без сна, лежа с закрытыми глазами, впитывая в себя запахи спальни Сардара и его самого. Тот вскакивал ни свет ни заря, и Хесса, не обнаружив его рядом в то, самое первое утро после ее бредовых откровений, больше так не лажала: просыпалась сама, будто по команде, и лежала, вслушиваясь в сонную тишину и спокойное, ровное дыхание рядом. За несколько дней это стало каким-то странным ритуалом. Сначала лежать и слушать, потом — снова лежать и слушать, только уже каменея, чтобы проснувшийся Сардар ничего не заподозрил.

Слушать, как он ходит, быстро, но почти бесшумно по комнате, открывает дверь в купальню, прикрывает ее, и плеск воды едва слышно, возвращается обратно, звякает ремнем, шуршит одеждой, опрокидывает в себя чашку кофе в комнате, где клиба уже накрыл завтрак, а потом, всего пару мгновений, стоит на пороге спальни, прежде чем уйти. И Хесса, не видя, чувствует его взгляд. Как раз из-за этого взгляда, который так ни разу и не отважилась перехватить, она и не спит по утрам. Из-за всего остального — тоже, но из-за взгляда — особенно. Что-то ведь он да значит, верно? От Сардара в эти секунды пахнет ожиданием, сожалением и какой-то непонятной растерянностью. Навязчивая идея открыть глаза, увидеть все самой и понять наконец, что это значит, не оставляет Хессу ни днем, ни ночью, но она не отваживается. Почему? Хрен знает. И ждет течки с остервенелым нетерпением, потому что в течку все гораздо проще. Пугает до нервной трясучки только одно: что после течки ничего больше не будет. И вроде нет для этого причин, а все равно страшно. И этот страх бесит.

Хесса осторожно, так, чтобы ненароком не разбудить раньше времени, сжала кулаки. Впилась ногтями, медленно вдохнула и выдохнула. То, что было — не причина даже, а так, мерзкое, дурацкое, ни в какие ворота не лезущее недоразумение: Сардар ее не трахал, ни разу с тех пор, как вытащил из карцера. Они засыпали вместе, на одной блядской кровати, кродах и анха, ночь за ночью, но ни разу… Кулаки сжались крепче. Не помогало, и Хесса еще с силой прикусила губу — накатило, чтоб его, совсем не кстати. Не хватало и правда разбудить.

У нее были объяснения — Сардар возвращался к себе вымотанным, уставшим, до анхи ли тут. Не жрал ни хрена, только глушил вино. Графинами. Ну, не совсем уж глушил, так, один или два приканчивал, с небольшой помощью Хессы, которая тупо молчала, сидя рядом, боясь даже пялиться ему в лицо. И не то чтобы Сардар ее игнорировал, но Хесса не чувствовала желания, только усталость и обреченность, от которой любые слова застревали в глотке. Хотелось взвыть, расколошматить пустеющие графины об башку Сардара или свою собственную. Что-то было не так, и это что-то вползало внутрь, распирало, давило на ребра, так что иногда тяжело было даже дышать. По-хорошему, стоило просто не приходить. Но ближе к ночи Хессу тянуло к Сардару невыносимо, она металась по своей комнате в серале и понимала, что не выдержит, не сможет остаться здесь, когда там… Может, она успокаивала себя, может, просто хотела заблуждаться, но отчего-то казалось, несмотря ни на какие доводы разума, что это нужно не только ей. Но что она могла дать Сардару, кроме собственного тела, которого тот не хотел?

Когда сама, без приглашения, явилась во вторую ночь, удивляясь, что клиба, которого выловила в серале, безропотно повел ее по знакомой лестнице, Сардар впустил внутрь без вопросов, даже не удивился, будто ждал. И только позже Хесса узнала от Ладуша, что ей, блядь, разрешено, в любое время. Хоть целыми днями тут торчи, хозяин не против. А если не против, значит, за? Или нет?

От всех этих мыслей, от всей мешанины эмоций, непривычных, то вымораживающих, то выжигающих изнутри, Хесса окончательно извелась. Но выплескивать их на Сардара боялась еще больше, чем конца всего. Не могла просто. Пока не могла, поэтому малодушно ждала течки.

Запах неуловимо изменился, и Хесса сжалась, напряглась, боясь выдать себя. Сардар не спал. А она, кажется, проебала момент.

От прикосновения к плечу она чуть не дернулась, но вроде все же сумела сдержаться. Только вот потом, когда к шее прижались губы, все полетело в бездну. Хессу тряхануло так, что чуть язык не прикусила.

— Эти прятки по утрам заебали только меня? — хрипло спросил Сардар, обдавая горячим дыханьем мокрую кожу. Хесса выдохнула, уже не скрываясь, ухватила Сардара за волосы всей пятерней, судорожно прижимая к себе. Тот извернулся и теперь лежал щекой на плече. — Так и думал, что нет.