Крапива - Даха Тараторина

муж в целом мире не простил бы княжичу того, что тот сотворил. А сотворил он вот что: протянул руку, собрал в кулак волосы на макушке Байгаль да дёрнул, отрывая её от себя.

– Кто ты такая, ведьма? – рыкнул Влас. – И как заманила меня сюда?

Байгаль улыбнулась, и стали видны мелкие острые зубы, какие встречаются у хищных рыб.

– Как только не называли меня, княжич. Ведьма? Что ж, такое прозвание я получала чаще прочих. Пусть будет ведьма. И я не заманивала тебя. Ты сам выбрал оказаться здесь. Разве я держу?

И верно: никто не связал княжича, не пытал голодом или жаждой, полотно у входа в шатёр также свободно развевалось. Вставай да иди!

– Где… остальные?

Влас отпустил её волосы, и Байгаль извернулась, чтобы достать стоящую на низком столике бутыль с вином. Отпила, набрала в рот ещё терпкого напитка и прильнула к губам Власа. Тот от неожиданности глотнул, а захмелел, кажется, и того раньше. Ведьма собрала кончиком языка сбегающие по подбородку капли и принялась вылизывать его грудь, как кошка чашу со сметаной.

– Остальные?

– Девка со мной была… И… Ох! И шлях…

Всё поплыло перед взором. Влас и не ведал, как соскучился по ласке, а Байгаль (и верно ведьма!) касалась его там и так, как никто прежде.

– Неужто меня мало? – мурлыкнула она. – Не противься, княжич. Позволь утешить тебя. Она никогда так не сможет, а я – да. Не осужу и не обижу. Не брошу и не отвернусь, как та, по ком ты тоскуешь. Останься со мною, княжич…

Сладкие речи её заползали в уши. И не высвободиться из паутины желанных слов, не оторвать от себя горячего тела… В глазах её горел пламень, острые зубы оставляли после себя крошечные капли крови, а юркий язык тут же зализывал ранки.

Влас откинул голову на подушки и размяк.

***

От широкой улыбки уже болели щёки, и эта боль малость отрезвила Шатая. В руках он сжимал пиалу с травяным отваром, а на низком столике рядом стояли кушанья, каковые он видел так редко, что уж и названий не вспомнил бы. Шатёр был схож с далёким образом из детства, как и старуха, сидящая перед ним.

Седая, худощавая, слишком светлокожая для степи… Она смутно походила на самого шляха. Лишь глаза её были ярко-зелёными, как у степной кошки. Таких не встречается у людей…

В пепельных её волосах, распущенных по плечам, звенели колдовские амулеты и переливались бусины.

– Сэпная вэдьма! – ужаснулся Шатай.

Старуха обиженно насупилась.

– Разве я плохо принимала тебя, сынок? Отчего зовёшь меня ведьмой?

Сынок… Слово клеймом отпечаталось в разуме шляха. Никто не называл его сыном. Никогда…

Травяной вар горчил на языке, но отчего-то Шатай не отставил плошку, а сделал ещё глоток.

– Что ж не кушаешь, сынок? Разве я зря старалась и готовила?

Рука сама собой потянулась к столу. Та самая, что после сражения с вождём отказывалась слушаться. Она была здорова и по-прежнему гибка.

Перед шляхом теснились сласти: с мёдом, орехами, семенами, ягодами… Счастье для ребёнка, взращённого степью!

– Дай-ка ещё налью тебе дальника…

Дальник… Редкая травка, Шатай не пил терпкого отвара, сколько себя помнил… Но отчего-то знал его на вкус.

– Расскажи матушке Байгаль, сынок, как ты? Поплачься.

«Дэти стэпэй нэ плачут!» – мог бы ответить шлях.

Мог бы, и должен. Да не стал.

Пиала задрожала в руках, Шатай едва успел поставить её, чтобы не расплескать. И вдруг кинулся к старухе, уткнулся лбом в её колени и заплакал.

Не слова лились из него и даже не песня. Шатай выл, как выла степь, а Байгаль гладила его по голове, слушала и не перебивала. Лишь охала время от времени. Шатай выплакал для неё всё. Про то, как громко свищет в ушах ветер, когда не с кем поговорить, как жёстко сухое мясо, если не с кем разделить пищу, как холодна женщина, если не отвечает любовью на любовь.

– Всё хорошо, сынок, всё хорошо. Матушка Байгаль не обидит. Можешь остаться со мной. Ей ты не нужен, а мне – да.

Шатай поднял заплаканное лицо. Он и верно не нужен Крапиве. Никому во всей степи не нужен, как не был нужен матери и отцу. Но израненное сердце не унималось.

– Где… она?

– Никого нет, сынок. Только мы с тобой. Нам не нужен никто больше.

– Аэрдын. И этот… княжич срединный. Где они?

Показалось, что седые волосы шевельнулись, как живые.

– Их нет, сынок. А я есть. Обними меня.

– Отчэго я нэ помню, как попал сюда? Как встретил тэбя? Кто ты?

– Я матушка Байгаль, сынок.

– Ты вэдьма.

– Ведьма, да. Раз уж тебе так угодно…

– Гдэ мои друзья?

Старуха гадко засмеялась, и изо рта её повеяло тленом.

– Друзья? У тебя нет друзей, сынок. Ты один здесь, они тебя бросили. Все бросают тебя, верно?

Нет, не показалось. Волосы степной ведьмы в самом деле жили своей жизнью: шевелили вплетённые в них амулеты, вставали дыбом, танцевали. Шатай глядел, как прыгают с пряди на прядь деревянные бусины, и не мог оторвать взгляда. Амулеты шептали:

«Она обманула тебя. И никогда не полюбит. Что можешь ты дать ей? Ты – трус. Хэльгэ. Хэльгэ»

Обветренные губы Шатая шевельнулись.

– Я трус… Хэльгэ. Я слаб и бэзроден. У меня нэт племени…

– У тебя есть матушка Байгаль.

Шатай позволил вложить себе в пригоршню пиалу и поднял её к губам, а степная ведьма придержала его руку.

– Матушка не оставит тебя. Пей, сынок, пей.

Отвар из дальника был горек на вкус, но никак не горчее того знания, что открыл в себе Шатай. Зачем искать аэрдын? Зачем вообще покидать шатёр, где терпко пахнет сеном, а на столе теснятся сласти, каковых Шатай в жизни не видывал? Зачем ему кто-то, кроме матушки Байгаль?

Ведьма села позади него, оплела длинными худыми руками. Её седые волосы обвили юного шляха подобно паутине.

– Матушка здесь, сынок. Матушка здесь…

Шёпот лишал его воли, ноги и руки стали как чужие. И Шатай уже не думал о том, как попал в шатёр и отчего так горчит на языке.

***

– Что ты сотворила со мной?

Крапива лежала, боясь шелохнуться. Сковавшие её побеги ощетинились колючими листьями. Травознайка поняла: двинется – и они обожгут её не хуже, чем проклятье жгло всех, кто к ней прикасался.

– Я? – Байгаль заливисто засмеялась, ажно завалилась на спину. – Я не делала ничего, девочка. Всё, что с тобою сталось, ты сотворила сама.

– Ты опоила меня!

Здесь ведьма не стала