Попаданка в деле, или Ваш любимый доктор - Соня Марей

Я покачала головой, чувствуя, что борьба предстоит трудная и долгая.

— Нет, милая. Не заразны. И это хорошо. Но у них ботулизм — а это уже очень плохо.

Перво-наперво требовалось промывание желудка, чтобы удалить остатки зараженной пищи. Загвоздка была и в том, что симптомы могли проявиться не сразу, а через несколько дней, и внешне здоровый человек мог оказаться уже больным. Тут не угадаешь.

Как не угадаешь, кто заболеет, а кто — нет, потому что поражается не вся пища, а только ее участки. «Гнезда» заразы.

Очень пригодилась полая трубка из бриоля, которую я порезала на несколько частей. Как в воду глядела, когда думала, что ее можно использовать как зонд. Ослабленным больным нельзя позволить захлебнуться.

Лайна быстро пробежалась по соседям, выведав, кто еще вчера успел полакомиться кровяной колбасой и у кого начались нарушения зрения, глотания, дыхания и беда с кишечником. И велела всем явиться пред мои очи.

Надо было торопиться, и мне очень помогала Делла. Она держалась молодцом, хотя я видела, как ее мутит.

— Ничего-ничего, нейра Эллен. Я нормально себя чувствую, я справлюсь.

Я не переставала рассказывать ей, с чем мы столкнулись, стараясь говорить максимально просто и понятно.

Споры этой заразы живут в земле и, попадая вместе с плохо вымытыми продуктами в благоприятную среду — тепло и недостаток кислорода, начинают размножаться. Многие считали, что ботулизмом можно заболеть, только неудачно поев грибочков, но это далеко не так.

В зону риска попадали и закрутки из овощей, и продукты, приготовленные из мяса зараженных животных или рыб. Кстати, само слово «ботулизм» произошло от латинского слова «колбаса».

Помнится, преподаватель с кафедры инфекционных болезней любил нас пугать. Говорил, вот вы, студенты, привезете из дома баулы с мамиными закрутками, спрячете в общаге под кровать, а в тепле в вакууме начнут размножаться споры ботулизма.

И говорил с такими интонациями, что казалось, будто слушаешь триллер. После этого мы еще месяц боялись есть закрутки, а я всю жизнь в магазинах тщательно проверяла консервы на наличие даже малейшего вздутия.

Этот же преподаватель рассказал историю из практики, когда целая семья отравилась солеными огурцами. И да, с тех пор перед консервацией, огурцы я мыла до скрипа.

Я старалась держаться, но это было страшно — в полной мере прочувствовать собственную беспомощность. И в нашем мире такое заболевание лечить тяжело, а здесь, да еще тогда, когда противоботулинической сыворотки нет и в помине…

Заболело больше двух десятков человек. Мы быстро прошлись по другим домам, Делла осмелела и теперь сама проверяла пациентов, используя приемы, которым научилась, глядя на меня.

— Нейра, а почему у некоторых веки как будто нависают? — спросила она.

— Потому что болезнь поражает нервы мозга.

Я понимала, что, если хочу сделать из Деллы не только акушерку, надо начинать с азов. С самого-самого начала, а это дело не одного года. Но я готова рискнуть, потому что меня сюда забросило явно не случайно. Если есть высшие силы, то у них на меня свои планы.

В чемодане не было ничего, похожего на сыворотку. Я изучила его содержимое вдоль и поперек, как и справочник лекарственных средств. История будет идти своим чередом и, пока не появились лаборатории, микроскопы и прочее, надо как-то справляться.

— Нейра Эллен!

Ко мне в панике подбежала Лайна, когда я отошла от очередного больного. Женщина тряслась, в глазах стояли слезы.

— Отец задыхается!

Глава 25

Чудо

Вместе мы бросились вновь к дому Лусима. Он не открывал глаз, слабо хрипел, пытаясь протолкнуть в легкие живительный кислород, но болезнь вцепилась мертвой хваткой.

— Эл… — Пискун вскочил ко мне на плечо и стал перебирать маленькими лапками. — Ты ведь маг, почему ты в себя так не веришь?

— Потому что я не знаю… не знаю, что и как надо делать.

— Я тебя сейчас укушу! — угрожающе пискнул малыш. — Не смотри, что я такой милый, зубы у меня острые. Давай! — тиин прыгнул ко мне на запястье, обернувшись браслетом.

Пискун прав. Зачем мне эта сила, если я ею не пользуюсь? Если надеюсь только на лекарства и собственные руки, как в современном мире. Но даже там, в мире самолетов и небоскребов, возможны чудеса.

Когда пациент внезапно идет на поправку, даже если врачи уже готовы отключить аппараты жизнеобеспечения. Когда человек, которому предрекали смерть еще в младенчестве, проживает долгую и хорошую жизнь. Когда встает тот, чей шанс на выздоровление был меньше одного процента.

Отчаянье било фонтаном, рождало внутри злость — волну за волной. Они накатывали толчками, заставляя сердце биться громче, а непознанную силу, которой я не доверяла, которой боялась, — разгораться под кожей.

Разорвав рубашку старика Лусима, я коснулась пальцами его груди. Повела вверх и стороны, по дугам ребер, по ледяной коже. Закрыла глаза, позволяя вспыхнуть другому зрению, где весь мир в ало-черных тонах.

Сначала думала, глазные яблоки лопнут от напряжения. Долго бродившая внутри магия наконец нашла выход и хлынула потоком.

Я видела, как на вдохе расправляются альвеолы легких, как по сосудам течет багровая жидкость, как пульсирует слабое сердце. Это напоминало кино, когда герой, уменьшившись до размеров эритроцита, попал в тело другого человека, чтобы «починить» его изнутри.

И да, мне надо быстро разобраться, как именно чинить.

Я чувствовала пульсацию, чувствовала, как фамильяр собирает магию по всему моему телу и концентрирует ее в руках. Пальцы словно налились свинцом, подушечки нещадно покалывало, кожа раскалилась, хотя внешне ничего не поменялось.

Я нажала на грудь Лусима сильнее, представила, как перекидываю мост от себя к нему и как в его тело вливается живительный поток. Как золотистая искрящаяся взвесь проникает сквозь кожу, окутывает изнутри сосуды, бежит по нервам, изгоняя заразу.

Пискун говорил, что очень важны желание, намерение и визуализация. Я старалась изо всех сил, представляла, как начинает работать диафрагма, как расправляются легкие, как бежит по сосудам кровь — не черная, а ярко-алая.

И постепенно перестала управлять этими картинами. Теперь они рождались сами, неслись полноводной рекой и управляли мной.

Мир сузился до койки больного, мы стали с ним единым организмом. Вместо звуков в ушах — только гудение крови. Я дышала глубоко и сильно, и грудь Лусима вздымалась так же.

Кожа его согрелась, бледность уходила. Дыхание выравнивалось, а чернота растворялась, бледнела, ее место занимал ровный алый цвет.

Не