Воля владыки. У твоих ног - Рия Радовская

— Я хочу показать тебе лучшую ярмарку Ишвасы, — сказал он, когда Лин вопросительно взглянула на него от дверей. — Верхом ездить умеешь?

— Только за рулем, — та виновато развела руками. — О чем вы, владыка. Я лошадь впервые в жизни из вашего паланкина увидела.

— Я так и думал. Значит, поедешь со мной в седле. По древнему обычаю, — Асир усмехнулся: в древности так увозили похищенных анх, и, судя по залившему Лин ото лба до шеи румянцу, она поняла, о каком обычае речь. Но спорить не стала. Только сказала:

— Опять тапки потеряю.

— Потеряешь — не жалуйся, босиком гулять будешь. Или купим тебе чоботы, к шароварам пойдут.

Лин рассмеялась и уже привычно пошла рядом, чуть дальше, чем принято для хорошей анхи, но достаточно близко, чтобы отчетливо ощущать все оттенки ее переживаний. Смущение, интерес, легкое опасение и столь же легкое сожаление… о чем, хотелось бы знать.

Заседланный Аравак уже ждал у выхода. Асир, отпустив стражу, подхватил Лин на руки, усаживая боком на лошадиную спину. Ничего лишнего — одно движение, но Лин вцепилась в поводья так, что Аравак удивленно поднял морду. Был он вышколенным, хорошим конем, но с диким норовом, который иногда прорывался. Асир похлопал его по крупу, успокаивая, и вскочил в седло, сунул ноги в стремена, невольно втянул запах отливающих под солнцем яркой рыжиной волос и выпутал поводья у Лин из рук.

— За меня держись, не за него. По городу быстро не поскачешь, так что слететь на булыжники тебе не грозит.

Лин тихо выдохнула и обхватила обеими руками за пояс — крепко, по-настоящему, прижавшись всем телом. Будто и впрямь могла свалиться на булыжник и боялась этого — в запахе и в самом деле усилился страх, но, кроме страха, он чуял что-то еще, почти неуловимое, но возбуждающее. Привычное доверие анх пахло иначе, в нем не было ничего особенного. Но Лин не родилась с этим доверием, не воспитывалась с ним. Она доверять училась. Не просила защиты, но неосознанно искала ее, не верила всем подряд кродахам, но начинала доверять Асиру. Ничего внезапного, она поверила с самого первого дня, но с тех пор эта вера укоренилась и окрепла, и сейчас ее можно было уже не угадывать, а чуять, вбирая в себя с каждым вдохом.

Им-Рок, только недавно проснувшийся, оживал на глазах. Асир выбирал центральные улицы, расчетливо показывая лучшее, то, что нравилось самому, к чему привык с детства. Белые улицы, насыщенно-зеленые рощи, устремившиеся к небу струи фонтанов и башни с острыми шпилями. Столица Имхары — белая капля в море песков, оазис в пустыне. В стране, где каждый глоток воды — ценность, любое дерево — счастье. Любой фонтан — чудо. Глубинные источники, бившие в пещерах под столицей, поили дворец и центр города. Для окраин, садов, пастбищ и деревень воду везли отовсюду. Бесконечные караваны, не с шелками и костью, не с металлом и продуктами, а с водой втекали в городские ворота, сколько Асир себя помнил.

Огромные подземные резервуары, толстые пласты льда из снежного Азрая, которые каким-то чудом переживали путешествие по пустыне, пропущенная через фильтры, очищенная от соли морская вода Баринтара, родниковая, обладающая живительной силой вода Харитии и Нилата — Имхару поила вся Ишваса, а Имхара делилась тем, что имела.

Асир въехал в тенистую узкую улицу, ответил кивком на низкий поклон анхи, что развешивала белье в крошечном дворике, сказал негромко:

— Им-Рок, белый бриллиант пустыни, сюда стекается народ со всей Ишвасы, те, кто переживает дорогу через пески. Почему-то им кажется, что солнце способно не только выжигать, но и кормить, и давать надежду.

— Разве не так? — серьезно спросила Лин. — Да, надежда в сердцах и в душах, но ей нужен зримый символ.

— Красный лепесток, съеденный солнцем, не слишком похож на символ надежды. Им надо идти в Харитию, Азрай или Шитанар, но почему-то их тянет сюда.

— Как раз поэтому! Вы провели здесь всю жизнь и не понимаете⁈ — Лин распалилась не на шутку, даже бояться забыла. — Легко верить в лучшее, когда все хорошо. Легко верить в доброе солнце там, где оно не сжигает, а только греет. Но надежда — она вопреки. Всегда. Когда плохо, страшно, невыносимо. Когда не знаешь, что с тобой станет завтра. Только тогда надежда становится якорем и спасением, а вера в лучшее дает силы бороться.

— Ты говоришь о сильных духом, о тех, кто не ищет легкой жизни. О Сардаре, например, — Асир улыбнулся. — Он родом из Шитанара. Сын митхуны бывшего владыки, прижитый со стражником. Рос в трущобах, взрослел в пути.

— Сын митхуны — в трущобах? Почему⁈

— Владыка взбесился, не простил измены, казнил и митхуну, и стражника, младенца успела унести клиба из слуг.

История эта до сих пор дурно пахла. Митхуна, без пяти минут жена, и отсутствующий во дворце во время ее течки владыка Газир. Казалось бы — что ей оставалось делать? Ждать и сойти с ума? Газир, видимо, считал, что да. Он, насколько знал Асир по рассказам, никогда не отличался ни выдержкой, ни дальновидностью. Потому и умер на пиках взбунтовавшейся в конце концов стражи. А Шитанар с тех пор так и лихорадит — от одного наследника к другому, от мятежа бедняков до бунта торговцев.

— А то владыка убил бы и ребенка? — Лин полыхнула гневом.

— Выродка изменницы? Конечно.

— Видимо, остается радоваться, что он позволил митхуне родить.

— Это было наказанием. Медленной агонией. Все девять месяцев — в темнице, после лучших дворцовых покоев. Она знала, чем все закончится. Владыка собирался убить младенца у нее на глазах. А труп стражника, спасшего Азгуль от безумия, гнил в тюремном дворе, под ее окном.

— Тот владыка сам безумен, — процедила Лин. — С кродахами случается. У нас таких… — и замолчала, резко, будто спохватившись. Не страх — Асир втянул запах — злость, тоска и, пожалуй, недовольство тем, что сказала лишнее.

— Со всеми случается, только не все позволяют такому случиться. И опять же мы возвращаемся к вопросу о тех, кто может владеть собой и не боится испытаний. Сардар выжил, вырос, выбрался из трущоб, прошел и Шитанар, и Нилат, дошел до Имхары и до меня. Но таких мало, их