Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Я была полна решимости выяснить, какую роль он сыграл в стрельбе в театре. В глубине души я не верила, что он не причастен. Слишком выверено, слишком своевременно. Смерть императора — это не просто жест, это ход. А он всегда играл именно так — чужими руками, чужими жизнями.

В этой новой, расколотой реальности обычные граждане стали не просто свидетелями, но — неверными глазами, сбитыми с толку голосами толпы, загнанными в пасть заговора, которого они не могли ни распознать, ни остановить.

А политика… политика больше не была игрой сильных. Она стала беспощадной истиной. И те, кто вчера покупали хлеб, завтра выйдут с факелами. И с вопросами. И с кровью на руках.

На месте Гарольда мог бы оказаться кто угодно.

Но в этом-то и суть: кто будет следующим?

Когда страсти накаляются, когда улицы наполняются голосами, требующими перемен, — никто не может быть уверен, что не окажется на перекрёстке выстрела.

Глава XV

Вдруг за дверью раздался еле слышный шум. Я напряглась, прислушиваясь к каждому скрипу, каждому шороху, как будто сама тишина пыталась меня предупредить. Кто-то проходил мимо — голоса, шаги — и всё же внутри зашевелилось предчувствие, будто эта пауза — не тишина, а затаившийся выдох перед новым, ещё неведомым, толчком.

Дверь в ванную скрипнула.

Я вздрогнула, подумав, что это Елена принесла чистое полотенце. Но шаги были не её — слишком ровные, уверенные, без старческой суеты. Полотенце мне принес совсем не кто-то из прислуги.

Щёлкнул замок.

Сердце резко ударилось о грудную клетку. Щёки вспыхнули, и в голове, как наспех развёрнутая декорация, всплыли обрывки из театра: томный шепот, кричащий о желании, сильные руки, пронзающие защиту, взгляд, от которого дрожит сама суть. Я помнила его нежность — почти мучительную — и забывала, насколько он может быть холодным. Кто он? Человек, дарующий тепло, или мужчина, играющий судьбами? Я не знала. И всё же — ждала.

Нивар.

Он стоял в дверях — в рубашке, расстёгнутой на несколько пуговиц. Рукава засучены до локтей, подтяжки свободно болтались вдоль брюк, босые ступни бесшумно ступали по плитке. Он вошёл, словно растворяя границу между мной и реальностью, и в воздухе вдруг стало тесно.

Запах мыла, благовоний, прохладного вечера — он наполнил комнату, как будто принес с собой целый мир. Свет от свечей скользнул по его лицу, по шее, по линии ключиц — в нём было что-то волчье и неотвратимое. Власть без угрозы. Страсть — без прикосновения.

Граф опустился на колени у ванны. Брюки тут же впитали влагу с пола, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Лишь опустил руку в воду — только на миг — проверяя её, будто температура воды скажет ему больше, чем я. Большой палец скользнул по моей лодыжке, и я вздрогнула, напрягшись, словно мне самой пришлось признать, как сильно я его хотела.

Я приоткрыла рот — не от боли, а от неожиданности. От того, как быстро граница между безопасным и запретным начинает стираться.

Его рука поднялась выше — вдоль икры, вдоль колена, не спеша, будто каждое движение было заранее продумано, выверено, неотвратимо. Пальцы описали контур бедра — так мягко, что это походило не на жест, а на поэзию.

Его взгляд был прямым, как вызов, и в то же время — настойчивым, как желание. Он не просил — он ждал. А я… я уже не могла решить, чего боюсь больше — того, что он уйдёт, или того, что останется.

Я смотрела на него, но уже не могла отвести глаз, зачарованная его бесстыдством. И когда его пальцы скользнули под край моей груди, я непроизвольно дернулась. Он лишь смахнул прилипшую прядь волос.

— Ты не собираешься спросить меня, зачем я это делаю? — наши взгляды встретились. Я, замерев, лишь молча покачала головой, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, как сердце колотится в груди. Я всегда думала об этом моменте, но теперь, когда он стал реальностью, каждое слово играло с моими эмоциями, заставляя сердце сжиматься от страха и в то же время трепета. — Потому что ты мне нравишься, Офелия, — признался он, произнося это все тише и тише, мое имя уже эхом отдавалось в моей голове. — Очень нравишься.

Он прикусил свою раненную нижнюю губу и даже не поморщился от боли. Я замерла, не веря своим ушам. Да, я уже давно подозревала, что внутри него разгорается некий пожар при виде меня, о чем вечно твердили эти беспричинные, казалось, искры в его глазах, но я не думала, что он скажет это мне напрямую. Это было так неожиданно, так невероятно, что я снова растерялась, не зная, как реагировать.

Мир вокруг замер, и лишь его слова эхом звучали в моих ушах. Я рассматривала его лицо, пытаясь понять, шутит ли он или говорит серьезно. Его непроницаемый взгляд придавал уверенности, но в сердце затеплилась тревога. Мысль о том, что этот момент может измениться, наполняла меня волнением.

Может, это была игра, в которую мы оба играли?

Наши взгляды, переполненные недоговоренностями и невысказанным, внезапно обнажились. Его губы слегка скривились в ухмылке, а рука прочертила линию от груди до сокровенного места, где начинали полыхать языки пламени, танцующие на неистовой смеси интереса и возбуждения. По телу пробежала дрожь, когда он принялся медленно водить пальцем вдоль набухшего бугорка, отчего мои соски превратились в острые пики, и я едва не застонала, вовремя задержав дыхание.

— Я не могу… — прошептала я, не зная, к кому больше обращаюсь — к нему или к себе.

— Ты можешь, — отозвался он с хриплой решимостью, его голос прошёлся по коже, как лезвие — горячее, но опасное. Он приблизился, и его дыхание коснулось моей шеи. — И ты хочешь этого. Ты хочешь меня.

Эти слова проникали в меня, не оставляя пространства для сомнений. Его голос был низким, охотничьим, будто хищник, улавливающий последний момент перед прыжком. Каждое его прикосновение пьянило, заставляя сознание плавиться в сладостном смятении. Он продолжал нежно проводить пальцем, вызывая волны удовольствия, которые с каждым мгновением накатывались всё сильнее.

Моё тело отзывалось на его ласки, но разум всё ещё пытался осознать происходящее. Его губы скользнули к моей шее, затем к уху, и от этих мимолётных поцелуев я будто растворялась. Всё казалось эфемерным, как будто я всё