Соловьи не поют зимой - Марина Кравцова

Инчэн нахмурился, но у него не было причин не доверять Фениксу. Да и само недоверие в сторону этого великого человека казалось немыслимым, но Пан Чжэнь… Тиссонай вздохнул.

— Слово Феникса, я взял вашу подругу в ученицы. Мы спасём твоего дядю.

* * *

Надя долго находилось в странном состоянии переплетения тихого восторга с радостным удивлением, нового осознания себя с острой памятью о мучительном страхе за Инчэна. Она даже не могла ничего говорить, лишь прислушивалась то к драконьей жемчужине, пульсирующей теперь у неё в груди, то к нарастающей неведомой силе, то к любимому голосу — казалось, она его не наслушается… Надя старалась не думать о том, что для неё он мог замолчать навеки.

Когда Инчэн привел невесту в свою комнату, и они наконец-то остались наедине, Надя облегчённо выдохнула. Осмотрелась с любопытством быстрой пташки. Классический китайский стиль она видела только в кино и на картинках, и по-настоящему это было ещё красивее — преобладание дерева во всём, золотисто-коричневые и красные тона, приземистые этажерки и шкафы, панно и ширмы, расписанные цветущими ветвями деревьев и диковинными птицами… Но больше всего заинтересовала Надю кровать, на которой для двоих достаточно места.

Девушке все ещё не хотелось говорить, но прикосновения нежных губ и тонких пальцев зазвучали вместо слов, будто Соловушка завела неслышную, но такую пленительную песню. Она провела ладонью по щеке Инчэна, поцеловала его в уголок губ, в подбородок, спустилась к шее… И, словно в очередной раз убедившись, что он — здесь, что он — с ней, наконец отпустила от себя недавно пережитое потрясение.

Распустила волосы, наскоро заплётенные в свободную косу, радуясь тому, как молодой дракон смотрит на их белопенный душистый водопад, хлынувший ей на плечи… Щёки Нади розовели, словно лепестки цветов на панно в этой комнате, когда она сама снимала с Инчэна одежду. Ей хотелось обнять любимого так, чтобы утопить в себе, покрыть поцелуями всё его тело, такое уже родное, пить его как чудесную воду из родника Соловьиного края. И самой растворяться в Инчэне… Пусть позволит ей сделать сейчас всё, как она хочет. И Надя легко, но стремительно касалась кончиком языка открывавшихся сильных ключиц, плеч, груди… а потом сама потянула жениха на кровать. Крепко обвивая, накрывала собой, вбирая в себя с глубоким стоном — и радуясь потрясающему отклику.

Юные, красивые, горящие своим чувством, они и не представляли, насколько прекрасным олицетворением любви являются сейчас, сплетаясь в пылких объятьях на широкой красной кровати, окутанные благовониями, в идеальном созвучии, улавливая желания друг друга без слов. И безмолвная песнь Соловушки лилась уже не лёгкой трелью, но глубокой полновесной рекой, погружая в себя его — вновь обретённого. Но во всей её смелости и раскованности были и воздушность, и пронзительность, и отголоски нежной застенчивости… Надя не стремилась притворяться и быть кем-то другим. Она знала, что любима такой, какая есть, и больше уже ничего не нужно.

* * *

В храме на горе Кунлунь было светло и тихо. Золотые лучи полуденного солнца проникали сквозь узор нефритовых стен, золотой пыльцой осыпаясь на пол. В центре зала было небольшое углубление, в котором стояла чистейшая вода и плавали нежно-розовые лотосы. У стены напротив входа возвышалась величественная статуя двух мужчин, над головами которых будто парили их духовные сущности. Дракон и Феникс. Мужчины пожимали друг другу руки.

Мастер Тиссонай стоял к ним лицом, заложив руки за спину, а у его ног, склонившись до самого пола, стояла Пан Чжэнь.

— Клятва моя будет нерушима, и если я нарушу её, небеса отберут дарованную мне жемчужину и лишат меня жизни, — гордо произнесла она.

На миг всё затихло, будто сам мир замер, а затем по статуе пробежали искорки, и она вспыхнула синим и красным пламенем, знаменуя ответ. Мастер Тиссонай обернулся и, опустившись на колени, положил ладонь на голову Пан Чжэнь. Задержался в таком положении на пару секунд, а потом взял девушку за плечи, поднял и, заглянув в глаза, вдруг заключил в крепкие отцовские объятья.

— Поздравляю тебя, Звёздочка, — сказал он, едва сдерживая слёзы. — Боги приняли твою клятву.

* * *

Спустя две недели Тай Лун встал на ноги и уже по-настоящему благословил Надю и Инчэна, а затем отпустил их в добрый путь с подарками и пожеланиями. Возвращаясь в родной город Нади, Инчэн вспоминал свою прошлую поездку туда и думал, как причудливы повороты судьбы. Ведь тогда он и представить не мог, что не только исполнит долг перед кланом Драконов, но и найдёт свои истинную любовь, свою Надю.

К Астахову они явились без предупреждения. Инчэн уговорил Надю остаться и подождать его, не спешить встречаться с отцом. Он боялся, что если Астахов слишком зол и прогонит его, то у него будет шанс сообщить об этом Наде самому и смягчить возможный удар, которых за последнее время у неё и без того было предостаточно.

Инчэн вошёл в кабинет, и Астахов встал ему навстречу.

— Простите меня, — сказал Инчэн вместо приветствия. — Я виноват перед вами. Я увёз вашу дочь, я разлучил вас и… — он сглотнул, теряя слова, но быстро нашёл их снова. — Я готов нести ответственность и жениться на Наде. Потому что очень… очень её люблю.

Инчэн замолчал и стал ждать ответа, не чувствуя ни ног, ни сердца, даже дыхание, казалось, прервалось в ожидании самого важного решения в его жизни.

— Ох, молодой человек, — вздохнул Дмитрий Астахов, пытливо вглядываясь в Инчэна. — Моя дочь, возможно, кажется девушкой не слишком-то боевой и довольно покладистой, но уверяю — увезти Надю просто так, без её на то упорного желания, у вас бы не вышло. Я ещё тогда, понаблюдав ваш танец, понял, что моя пташка скоро упорхнет из родного гнезда.

Он помолчал немного.

— Вы, наверное, чудесный человек, господин Юань, раз Надя так сразу и без колебаний пошла за вами. Но человек ли вы? Впрочем, это не имеет значения, если моя девочка счастлива. Я чувствовал, что она всегда была немножко как бы не с нами… она ведь наполовину принадлежит другому миру. И вы, как минимум об этом знаете, это я понял из ее SMS-ки. Послушайте… Я никогда не рассказывал Наде, отчего умерла её мать. Дело в том, что наша девочка заболела, когда ей было двенадцать лет, и так серьёзно, что врачи разводили руками. Была зима…