Милость крестной феи - Мария Заболотская

брови ее сами по себе начали хмуриться. – Как же я… зла! Я злюсь на эту мерзкую фею за то, что она со мной сотворила! Украла у меня столько чувств, столько времени, столько радостей! И еще меня выводит из себя мысль, что в самое важное время, когда решалась моя судьба, я просто лежала, как дурацкое бревно, и хлопала глазами. Все говорили, спорили и что-то делали – одна я просто ждала, пока меня спасут. О, это невыносимо! А еще дурацкими мне кажутся эти туфли – от них ноги болят, и я едва могу шаг ступить…»

Надо ли говорить, что Ашвин, все это время продолжавший печально рассуждать о неизбежности прощания и невозможности быть вместе, был совершенно не готов к тому, что Эли, чертыхнувшись, снимет с себя хрустальные туфельки и яростно вышвырнет их в окно – одну за другой.

– Э… Эли?.. – с опаской позвал он. – С тобой все в порядке? Я тебя огорчил?

Но она, словно не слыша его, топнула ногой по полу, затем снова и снова, словно споря с голосами, которые слышны только ей одной – и, возможно, еще мышам и крысам; они распищались так возмущенно и сурово, что посрамили бы и самого господина Эршеффаля.

Однако не успел Ашвин спросить, что все это значит, как Эли стремительно подбежала к нему и, обняв, поцеловала в губы. Хотелось бы сказать, что первый поцелуй показался принцу романтичным, но, увы, даже всей фейской магии мира не хватило бы для того, чтобы придать ему должную изысканность: это было чертовски неожиданно, пугающе, да еще и под мышиный писк – и Ашвин был готов поклясться, что кто-то из этой братии ткнулся любопытным носом ему в ухо. А где-то в кармане у Эли – не забываем об этом! – пряталась ящерица и бог знает кто еще. И все же это был совершенно чудесный поцелуй, от которого все мысли в голове у принца перепутались.

– Пфх! – вот что получилось сказать у него после всего этого. – Ты что?! Зачем?..

Тут девушка улыбнулась, и если до того Ашвин мог в глубине души счесть, что у их поцелуя имелись некоторые недочеты, то теперь уж он полностью утратил способность рассуждать о мышах, крысах и ящерицах – так преобразилось и похорошело лицо Эли из-за этой загадочной, мечтательной и чуть насмешливой улыбки.

– Ох, да неужели тут нужны объяснения? – сказала она. – Ну что ж, слушай, Ашвин! Если разобраться, то я никогда в жизни не была влюблена по-настоящему – не считать же любовью эти фейские глупости? Там не было ни капли правды, и вообрази, как ужасно все могло бы сложиться, окажись ты плохим человеком… Я бы избавилась от власти чар и поняла, что все это время меня принуждали восхищаться какой-то пустышкой. Фу, гадость! Но в том-то и дело, что во всем этом нагромождении лжи и чар если и было что-то правдивое и настоящее – так это твои честность и доброта. Слепо любить кого-то по волшебному принуждению – совершенно ужасная и унизительная штука, очнувшись от которой хочется сгореть со стыда. Но я смотрю на тебя и понимаю, что не жалею ни о единой минуте, проведенной с тобой вместе, и не отказываюсь ни от единого слова, сказанного тебе, – пусть даже мной тогда распоряжалась магия фей. Но магия ушла, а ты остался таким же, каким мне казался. Даже лучше! Всё равно что поскрести фальшивую позолоту – и найти под ней нечто во стократ более ценное… То, что предназначила мне фея, сделало меня самым несчастным человеком в мире – и, следовательно, это и любовью-то называть нельзя. А то, что ты безо всякого морока оказался еще замечательнее, чем это внушала мне магия… Это сделало меня счастливой.

И произнеся эту долгую речь безо всякой неуверенности и запинок – вот что бывает, когда поговоришь сам с собой как следует! – Эли счастливо рассмеялась и вновь обняла Ашвина, из-за чего тот разволновался так, что в ответ смог только взмолиться:

– Ох, Эли, я с ума сойду от всех этих сложностей и объяснений!..

– Что же тут сложного? – воскликнула девушка. – Я ведь поцеловала тебя – уж не думаешь, что я бы поступила так, если бы сама не захотела? Да я в жизни своей теперь не сделаю ничего, к чему меня будут принуждать люди или нелюди, чужое мнение или хитрые чары! А если уж я захотела тебя поцеловать… Что тебе еще нужно, чтобы разобраться во всем?!

И наверное, никто не удивится тому, что Ашвину потребовался еще один поцелуй. А затем еще несколько; и каждый из них объяснял все лучше предыдущего – такова уж природа поцелуев…

– Значит, я все-таки тебе нравлюсь! – несколько запоздало заметил Ашвин, когда они окончательно сбились со счета.

– Почти во всем, – ответила Эли, грустно вздохнув.

Лицо Ашвина помрачнело – счастье, обманчиво казавшееся безграничным и затмевающим все на свете невзгоды, исчезло, как невесомые согревающие пушинки, подхваченные порывом ветра.

– Кажется, я знаю, о чем ты говоришь, – помедлив, ответил он. – Признаться, мне и самому это не по нраву… – И юноша, сняв с головы корону, принялся вертеть в пальцах золотой ободок, с неприязнью его разглядывая.

Увы, дары, получаемые людьми от людей, нередко оказываются такими же тягостными, как милости фей, если не хуже. Как ни пыталось проклятие феи разбить хоть чье-нибудь сердце – ему это не удалось. Настало время короне показать, что в ней тоже заключена жестокая сила, сковывающая людей по рукам и ногам обязательствами и ничуть не склонная потворствовать сердечным велениям.

– Ты не захочешь покинуть свой Лесной Край, – сказал Ашвин тихо. – И не будешь счастлива, если отправишься со мной. Мне ли не знать – я и сам не буду там счастлив…

– Но это теперь твой долг…

– Я бы ни за что не признал его, – воскликнул Ашвин с горечью, – не будь это единственным способом освободить тебя от проклятия!

– Я знаю, – вновь вздохнула Эли.

Юноше хотелось сказать, что никогда еще не ощущал такой несправедливости, ведь на самом деле никто не хотел видеть Ашвина на троне: ни он сам, никогда не мечтавший о власти и почете; ни госпожа Беренис, узнавшая, что он не согласен жениться на какой-то из ее дочерей; ни господин Эршеффаль, привыкший жить в спокойствии и достатке подальше от родных мест и бурных волнений. Прочие и вовсе не подозревали о существовании наследного принца! Казалось бы, откуда тут взяться весу у королевского долга? Однако он был – и немалый. По крайней мере, Ашвин твердо знал, что не сможет попросту сбежать, притворившись, будто ничего в его сиротской жизни не изменилось.

Знала это и Эли – иначе ее взгляд не был бы так печален, – и потому Ашвин не стал ничего говорить, а попросту поцеловал ее еще раз – напоследок.

И, словно узнав откуда-то, что время волшебства окончательно истекло, в двери вошли сразу несколько заспанных слуг, освещающих себе путь тусклыми светильниками. Они недовольно переговаривались между собой, кляня ночной переполох, и были очень удивлены, обнаружив среди зала упоенно целующихся юношу и девушку.

– Это, должно быть, новые гости его светлости! – вполголоса сказал кто-то из челяди.

– В таких-то обносках?

– Чего только не случалось за последние дни!

И слуги с умеренной любезностью поприветствовали юных оборванцев, впрочем держась от них на безопасном расстоянии.

– Управляющий разбудил нас и сказал, что слышал звон разбитого стекла, – сказал кто-то из них, обращаясь к гостям. – Не случилось ли здесь чего?

– Наверное, он слышал, как разбились стекла в окнах – их открыло порывом ветра, – вежливо ответил Ашвин, про себя удивляясь тому, что обычный мир все еще существует: ему казалось, что теперь ничто уже не будет прежним, а вот поди ж ты, сердитые слуги совершенно буднично причитают из-за порчи хозяйского добра и спорят, кому же идти за метлой…

– Пора идти, – нарушила тишину Эли, по лицу которой легко можно было догадаться, что думает она ровно о том же. – Нужно найти… старших и успокоить их – они наверняка думают, что мы сходим с ума от горя! Впрочем, мне и в самом деле грустно…

– И мне, – согласился Ашвин. – Но, честное слово, это совершенно не такая грусть, как та, что я испытывал, когда думал, что ты меня