Все проклятые королевы - Паула Гальего

сверкает хитрость. — Ты должна вернуться к своей истинной форме, Дочь Мари.

Я сглатываю.

Нирида хмурится.

— О чём она говорит?

Старуха смотрит на меня с любопытством.

— Она знает.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — шепчу я срывающимся, полным ярости голосом.

Однако соргина не отвечает. Она опирается на кровать, чтобы встать, и женщина, что была с ней, тут же отстраняет Нириду, чтобы поддержать её и взять под руку.

— Вы не можете уйти вот так, — говорит Нирида. — Нам нужно, чтобы вы её спасли.

— Она может спасти себя сама, — отвечает та, не оборачиваясь. — С неё не возьмут платы; с нас — да.

— Что это значит? — восклицает Нирида, её глаза покраснели, костяшки побелели. — Вы не можете уйти. Не имеете права!

— Удачи тебе, Нирида. И удачи тебе, Дочь Мари. Грядут перемены, и они потребуют твоих сил.

Я с трудом сдерживаю проклятие. Меня тошнит от этих расплывчатых слов, от намёков, от всех, кто зовёт меня Дочерью Мари…

Нирида снова кричит, идёт за ними, но останавливается в дверях, так и не переступив порога, беспомощная.

Затем она оборачивается ко мне. Стоя у изножья кровати, она смотрит на меня с растерянностью.

— Что она имела в виду, Лира? Ты можешь это остановить? Есть ли что-то, что может тебя спасти?

Спасти Лиру. Спасти её принцессу, ту, что освободит Волков. Королеву Королей, как называл меня Кириан.

Я делаю глубокий вдох. Не знаю, почему ведьма считает, что возвращение к моей истинной форме спасёт меня, но если это даст мне то, чего я хочу, я это сделаю.

Я открываю рот, ищу в себе силы заговорить.

— Я хочу его увидеть.

Нирида хмурится.

— Он жив, Лира, — говорит она мне, с нетерпением. — Но ты долго не продержишься, если не скажешь, что имели в виду ведьмы.

Я стараюсь не выдать ни секунды сомнения, когда приподнимаю подбородок, как учили, что сделала бы Лира, и произношу с тем достоинством, которое позволяет моё состояние:

— Сначала — Кириан.

Она срывается на глухой рык и с силой пинает столик у кровати, отшвыривая его в угол.

— Никогда в своей жизни я не ненавидела тебя так, как ненавижу сейчас, — заявляет она, резко срывая с меня одеяло. — Эгоистка, жестокая манипуляторша, — перечисляет, засовывая руки мне под спину, — самовлюблённая девчонка.

Она поднимает меня, и я цепляюсь за её плечи, но даже этого недостаточно, чтобы унять боль, что пронизывает всё тело, как удар плетью. Я не в силах сдержать крик, когда она меня перемещает.

Нирида внезапно замирает, испуганная.

— Ты умираешь, и это касается не только тебя, — говорит она, помогая мне перебросить руку себе на плечо. — Это касается меня и тех солдат, что ждут снаружи. Это касается ведьм, которых ещё не сожгли на костре, и детей, которые умирают от голода после зачисток в их городах, оставленные без помощи и защиты. — Нирида медленно идёт, с трудом подстраиваясь под мой вес, хотя и выше меня, но я, видимо, тяжела для неё. Я даже не вижу, куда мы идём. Лишь замечаю, как она выводит меня из комнаты и пересекает коридор, пока мы не оказываемся перед дверью, которую охраняют двое солдат; они расступаются, увидев нас. — А ты, принцесса, рискуешь всем этим, судьбой всех этих людей, просто потому, что не доверяешь моему слову.

Раздвижная дверь, украшенная красивыми иллюстрациями крылатого дракона, открывается, и я вижу комнату, похожую на ту, что занимала сама: маленькую и почти без мебели.

На столике стоит кувшин с водой, рядом — влажные полотенца в тазу. На полу, рядом с ним, стоит красивый фонарь из тёмного металла, его пламя отбрасывает на стены узор теней в форме цветов. Когда мы входим, лёгкий сквозняк колышет огонь, и кажется, что цветы оживают, поднимаясь к потолку.

На низкой кровати в центре комнаты лежит без сознания человек.

Всё его внушительное тело, его большая и крепкая фигура кажутся совсем бледными и безжизненными на этой кровати — он лежит абсолютно неподвижно и расслабленно, и лишь размеренное дыхание говорит о том, что он жив.

Слёзы почти подступают к глазам. Нирида поспешно помогает мне, когда я из последних сил пытаюсь вырваться из её объятий и опуститься рядом с ним на кровать.

Раны отзываются болью, когда я опускаюсь на колени, но мне всё равно.

Кириан спит спокойно. На его лице нет ни следа боли, несмотря на бинты, опоясывающие его обнажённую грудь, покраснение на подбородке и рассечённую щёку.

Рана — большая. Я замечаю её через тёмно-красные разводы на бинтах, что тянутся по той самой линии, которая едва не отняла у него жизнь.

— Кириан… — шепчу я, переплетая свои пальцы с его, как будто так могу наконец убедиться, что он здесь, жив, и что так будет всегда.

— Лира, прошу тебя, — говорит Нирида. В её голосе, помимо ярости, что я видела прежде, боль, и печаль. — Не смотря на все, что я сказала, я не хочу, чтобы ты умирала.

Я прикусываю губу, потому что часть меня, маленькая и уязвимая, хочет верить, что это правда, что ей действительно важно, чтобы жива была именно я, а не только то, что я значу для их дела, которое от меня скрывали.

Я по-прежнему не понимаю, почему ведьма считает, что мне нужно вернуться к своей истинной форме, но всё равно подчиняюсь, потому что не хочу снова слышать, как Нирида называет меня Лирой.

Всё ещё сжимая неподвижные пальцы Кириана, я устраиваюсь рядом с ним и смотрю на Нириду, пока начинаю меняться.

Каждая клеточка тела сопротивляется, как будто оно уже так долго находилось в этой форме, что не хочет её покидать. Но я, наконец, способна преодолеть это сопротивление. Меняются мои лицо и волосы, руки и грудь, и боль становится ещё более пронзительной, когда меняется форма моего тела. Но я не останавливаюсь. Я продолжаю, несмотря на боль, несмотря на предупреждения.

Это словно лить раскалённый спирт на открытую рану, только ещё более жестоко; гораздо жесче. Каждая клетка кричит и содрогается, но когда превращение завершено, в груди появляется мгновенное чувство облегчения, которое растекается по телу.

Я не замечаю, что закрыла глаза, пока Нирида не чертыхается и не заставляет меня посмотреть на неё.

— Чёрт. Проклятье. Чёрт! Чтоб их всех… и Моргану, и Аарона, и всех этих чёртовых Львов…

Она поворачивается к двери, закрывает её, затем остаётся стоять передо мной.

— Кто ты?

Хотя усталость всё ещё давит на меня, я чувствую что-то маленькое, светлое… что-то изменилось. Это ощущение в груди,