Перепрошит тобой - Жаклин Хайд

— И ты определенно не оборотень, — бормочет она, словно лично общалась с шавками.

Я поджимаю губы, чтобы удержаться от расспросов, но в конце концов любопытство берет верх.

— И ты знаешь это потому что…?

Она пожимает плечами.

— Я встречала одного.

Мои брови резко сходятся в строгой складке, прежде чем я вспоминаю, что Влад редко появляется без Дойла, и не так давно я читал отчет с шокирующей новостью о его поездке в Штаты. Должно быть, это он, ведь оборотни обычно держатся своих и редко, если вообще когда-либо, забираются так далеко на юг.

— Хмф…

— Так, посмотрим… Каким же сверхъестественным существом может быть великий мистер Фрэнк Штейн, генеральный директор? Может, ты доктор Франкенштейн? Было бы круто!

— Нет, — отвечаю я, мой тон тверд, как взрыв гнева в грудине от больного места, которого она невольно коснулась своими расспросами. Одетт и вся их компания, включая Влада и Дойла, сравнивали меня с монстром из ужастика Мэри Шелли с тех пор, как узнали о его появлении, но на деле я ни капли не похож на создание из ее сказки.

Полагаю, в этом вина Одетт, как это обычно и бывает, — меня так назвали после одной дискуссии с дамой в гостиной, но я на столетия старше.

Влад и Дойл, идиоты, продолжают говорить это лишь потому, что я яростно с ними спорил. Если бы только было так просто оживить труп.

— Эээээх, ладно. Не вини меня за вопрос.

Я откидываюсь в черном кожаном седле, тщетно пытаясь создать между нами больше пространства. Жаль, что это не помогает. Бром бил все рекорды — еще никогда он не носил на себе седло так долго, не сжигая его тут же после затягивания подпруги. Но разъезжать со стоящим колом на чужом коне с человечкой — не так я планировал провести день.

— Могу и виню, особенно когда ты делаешь нечто столь глупое, как покидаешь дом, зная, что находишься среди сверхъестественных созданий, — признаюсь я, желая, чтобы она хотя бы осознала, насколько глупо поступила. Чудо, что лошадь хорошо вела себя так долго. Боже упаси, чтобы она нашла еще что-нибудь, что содержится в имении.

На этом она замирает и наконец-то умолкает.

Солнце пробивается сквозь полог деревьев над грунтовой дорогой, рассылая искры по ее рыжим волосам, которые, не могу не заметить, едва достают до моих грудных мышц, беспорядочными локонами растекаясь по белизне моей рубашки.

— Вау, ивы просто огромнейшие, — замечает она.

Напряжение в плечах ослабевает на йоту, когда в поле зрения появляются красно-белые конюшни, а пруд и ивы, посаженные мной в первое лето по приезде, создают идиллический фон.

Расположенный в дальнем углу владений, вдали от любопытных глаз по задумке, загон Брома обычно заставляет его бросаться в противоположную сторону, но сегодня он словно совсем другое животное.

Из нее вырывается резкий выдох, прежде чем она обмякает на моей груди, словно используя меня как кресло-качалку.

— Какого дьявола ты творишь, женщина, — вырывается у меня, и складка на моем лбу углубляется, когда она лишь прижимается теснее.

— Помолчи, ты разрушаешь мою фантазию о скачке по холмам с мужчиной, который меня хоть как-то терпит, — бормочет она и игриво шлепает по моей руке.

Я не могу сдержать смешок, что, вероятно, удивляет нас обоих.

— Как давно ты скрываешь Брома? — спрашивает она.

— Сколько себя помню, — отвечаю я.

— Что ж, значит, ты не такой уж и болван, раз заботишься о Броме.

От этих слов в горле появляется ком. Эта ничтожная человеческая особь делает такое замечание, пробыв здесь едва ли день, в то время как никто и никогда не благодарил меня за защиту, что я здесь обеспечиваю. Все видят в этом лишь долг, ибо это место было рождено необходимостью выживания, создано как убежище, где мы можем жить среди себе подобных, не опасаясь быть обнаруженными внешним миром.

Я бросаю взгляд вниз, на эту дьявольскую женщину у себя на коленях. Одна человеческая особь вряд ли считается угрозой обнаружения, убеждаю я себя.

— Он поджигает поля, если не получает ежедневной прогулки, — произношу я, вдавливая пятки, чтобы придать ему ускорения.

Не мне разрушать фантазии дамы, особенно когда мой день и так пошел наперекосяк. Какая теперь разница.

Ее смех разливается в воздухе, когда Бром ускоряется. Она пронзительно визжит, когда я подстегиваю лошадь двигаться еще быстрее. Я не позволяю ему выложиться по-настоящему, но ослабляю поводья и понимаю, что зря тревожился: он ведет себя как истинный джентльмен, несется ровно настолько, чтобы это можно было назвать галопом.

Смех женщины стихает, когда мы замедляемся, и она с силой вдыхает.

— Черт, кажется, у меня солома в ботинке, — бормочет она, наклоняя голову и возясь с ногой.

Я скольжу взглядом к ее обуви, любопытствуя, какова будет ее реакция, когда она обнаружит устройство слежения, которое я туда положил.

— Все равно пора вернуть Брома в конюшню, — говорю я. — Я и так потратил на вас двоих больше времени, чем следовало.

Когда мы подъезжаем к конюшне, я резко останавливаю коня и расставляю ладонь на груди и животе особи, чтобы не дать ей перелететь через голову животного.

Спрыгнув с седла, с энергией, потрескивающей в ладонях, я заставляю себя замереть, пока она ухмыляется мне, восседая на Броме, словно какая-то укротительница диких зверей из древних легенд. Румянец на ее щеках заставляет бледную кожу светиться почти неземным сиянием в лучах полуденного солнца, чего я прежде не замечал.

Улыбка расползается по ее губам, и она насмешливо приподнимает одну темно-рыжую бровь.

— А кто бы не расстроился, лишившись своей ежедневной прогулки? — дерзко заявляет она.

Не успев среагировать, я ловлю ее, когда она внезапно бросается мне в объятия и обвивает руками мою голову, утыкая лицо прямо в свои объемистые груди, скрытые свитером. Легкие перехватывает от сладкого запаха цветков апельсина, опаляющего мой мозг, но прежде, чем я успеваю поддаться низменным порывам, я заставляю себя отстраниться от нее, благодаря судьбу, что она не сопротивляется.

Я бросаю на нее укоризненный взгляд, когда замечаю, куда она смотрит с самодовольным огоньком в глазах. На моих брюках образовалась неприличная выпуклость, будто член одной лишь силой воли готов разорвать изящные швы.

— Веди себя прилично, — говорю я, и слова скорее похожи на рык. Я сжимаю ее нежные плечи и отступаю прочь.

Она трясет головой и кружится на месте, прежде чем направиться к самому большому зданию конюшни.

— Что еще ты тут прячешь, мистер Штейн? — спрашивает она, и в ее тоне явственно слышно возбуждение.

Я оглядываюсь