Черничная ведьма, или Все о десертах и любви - Лариса Петровичева

готовить в «Белой цапле», гулять по пляжу, мечтать. А Энцо… лучше об этом, конечно, не думать, но я буду счастливой, если он пойдет со мной рядом дальше.

Я буду самой счастливой.

— Я однажды нашел здесь огромную глыбину агата, — сообщил Энцо. Его очередной добычей стала пара дукатов — наверно, русалка потеряла здесь свой кошелек. — Она была неприглядной, честно говоря. Но я принес агат домой, распилил, и на срезе он оказался изумительно красив.

Он подхватил плоский камешек и забросил его в море — камешек запрыгал по волнам, одна из чаек спикировала вниз и поднялась с мелкой рыбешкой в клюве. Мир в этом месте казался вечным, незыблемым, неразрушимым. Когда-нибудь здесь будут гулять новые пары — собирать агаты, наслаждаться тишиной и солнцем, любить друг друга.

— С людьми все примерно так же, — улыбнулась я. — Думаешь, что это кто-то серый и неприметный, а потом словно открывается дверь, и ты видишь его душу. А в этой душе сказочное королевство.

— Примерно так, — согласился Энцо. — Меня сейчас это удивляет. Я смотрю на ведьму и вижу в ней не зло и не тьму. Вижу хорошую женщину — сильную, смелую. Настоящую. Ту, которая не сдается перед трудностями сама и готова помочь другим.

Я замерла, крутя в пальцах найденный агат. Обернулась — Энцо смотрел на меня, и та я, которая впервые увидела его в Ханибруке, никогда, ни за что бы не поверила, что он способен смотреть вот так. В его взгляде не было ни обжигающей страсти, ни той любви, от которой млеют барышни, когда читают о ней в книгах.

В нем были лишь тепло и нежность, пронизанные солнцем, словно кусочки агата на берегу.

— Больше ничего не говори, — сказала я — подошла, взяла его за руку, понимая, что сейчас даже самое мимолетное, самое тихое слово могло разрушить то волшебство, которое зародилось между нами. Его нельзя было спугнуть. Ему надо было позволить окрепнуть. — Пожалуйста, ничего не говори.

И прикоснулась губами к его губам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Утро было пасмурным и дождливым — казалось, мир укутался в одеяло и не собирался из него вылезать. Энцо даже поднялся с кровати, чтобы закрыть окно, которое с вечера стояло нараспашку, а теперь оттуда веяло прохладой. Сквозь дрему я слышала, как по подоконнику стучат капли — звук был убаюкивающим и ласковым, тело еще помнило, как бережно по нему скользили пальцы Энцо, и я все глубже погружалась в сон, наконец-то чувствуя себя по-настоящему счастливой.

Этой ночью мы были вместе. Мы любили друг друга так, словно в мире больше не было никого, кроме нас — и сейчас только это имело смысл. Я не говорила о любви и не спрашивала о ней. Неважно, какое чувство сейчас соединило нас — влюбленность, страсть, желание разделить все то, что свалилось нам на голову за эти дни — важно то, что оно было. Я держала его, как птенца в ладонях, и знала, что сделаю все, чтобы сберечь его и не отпустить.

Меня окончательно разбудил запах кофе — крепкого, сваренного по всем правилам, с солью, которая подчеркивает и оттеняет его вкус. Я приподнялась на локтях — кровать справа была пуста, Энцо уже ушел, а я и не почувствовала, как он поднялся. Завернув в ванную, приведя себя в порядок и быстро переодевшись, я спустилась вниз и обнаружила его в столовой — он разливал кофе по маленьким фарфоровым чашечкам, на большом блюде красовались смуглые булочки с корицей, и, глядя на молодого, чуть взлохмаченного мужчину, я никогда бы не подумала, что передо мной инквизитор.

Тот, кому сама его природа велит охотиться, преследовать и уничтожать, не может быть настолько мягким и непринужденным, настолько домашним.

Настолько настоящим.

Сейчас Энцо был похож на юриста или инженера — одним словом, передо мной стоял человек, который никогда в жизни не охотился на ведьм.

— Ух ты! — весело улыбнулась я. — Булочки?

Энцо рассмеялся — ему, как и мне, сейчас было легко. Сегодня ночью мы наконец-то освободились от той тяжести, которая была с нами всегда, и стали просто людьми, а не охотником и добычей. Он поставил кофейник в сторонку, придвинул мой стул, сел на свое обычное место во главе стола. Все это было настолько просто, настолько спокойно и мирно, что мне захотелось закричать.

Это было то, о чем я мечтала в ранней юности — завтрак с дорогим человеком. Это было то, что я безжалостно выбросила из головы и выполола из души — не думать, не вспоминать, не надеяться. И вот все то, от чего я когда-то отказалась, вернулось ко мне и поднялось в полный рост.

— Только не критикуй их слишком сильно, — попросил Энцо. — Когда-то у меня была знакомая дама золотого возраста, которая прекрасно готовила. И я научился у нее печь эти булочки, правда, давно не практиковался.

Мужчина встал пораньше, чтобы испечь для меня булочки и сварить кофе. Я даже не знала, что это было? Забота? Семейное тепло? Любовь? Нет, лучше не думать об этом. Просто булочки и кофе, небольшой знак внимания, только и всего.

— Булочки прекрасные, — искренне сказала я, после того, как попробовала одну. Нежная, мягкая, сладкая, но не до приторности — как раз то, что нужно в компанию к чашке кофе и хорошему утру. Я сама не испекла бы лучше. — У тебя, я вижу, много самых разных талантов.

Улыбка Энцо стала смущенной. Кажется, он испытывал то же, что и я — робость, страх, боязнь того, что такое чудесное утро вдруг возьмет и растает, и нас с ним больше не будет.

— Их бы еще улучшить, и цены бы мне не было, — усмехнулся Энцо.

— Дело в практике, — сказала я. Дождь припустил еще бодрее — казалось, по стеклам и подоконнику колотят невидимые сырые ладони. Вряд ли сегодня в «Белой цапле» будет много гостей: в такую погоду не выйдешь из дома даже за самым изысканным лакомством — ну что ж, иногда нужны и перерывы. И в работе, и в сладостях.

— Тогда стану практиковаться, — сказал Энцо. — Как ты себя чувствуешь, пойдешь сегодня на работу?

Я бы с большим удовольствием осталась дома — мы нашли бы, чем заняться, повторили бы пару-тройку раз то, что делали этой ночью — но надо было идти на работу, и что-то подсказывало мне, что не нужно прилипать. Не надо становиться тенью Энцо Саброры или чем-то вроде столика в гостиной, который он видит каждый день, и мебель давно ему примелькалась. А этого