Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

— Мама, ты забываешься!

— А ты! А ты не забываешься? Посмотри, что ты делаешь! Из-за какой-то девки рушишь свою жизнь! Это колдовство… ты не мог бы сам! Как же карьера, сыночек, ты ж всю жизнь, чтобы так, штабс-капитаном и кончить… как ты собираешься жить? Как же карьера? Как же… Сонечка? Да не хочешь Софью, столица полна невест! Сколько хороших партий можно сделать, Вася! Нельзя вот так! Ты сам знаешь, нельзя. Брак не только тебя… а дети? Дети от кого? На какую жизнь ты их обрекаешь? Чтобы каждый в спину шептал, что мать их отцу не ровня, что простолюдинка, австрийка–лютеранка? А к тому времени от состояния уже не останется ничего, на жалованье капитана не прокормиться, долги детям оставишь? Ни один приличный дом не откроется для них, и для тебя! Ты не можешь, сыночек…

Всё время этого монолога Слепцов только покашливал. Надо же, деликатный какой… На последней фразе голос изменился, в нём послышались слёзы, шорох ткани.

— Мама, встань!

— Не встану! Навсегда здесь останусь тебе укором! Пока не изменишь решения!

— Что же ты делаешь! — злое Слепцова, скрип мебели, шаги. — Встань немедленно!

— Позволь батюшку позвать, пусть осветит дом, тебя окропит. Васенька, всего-то батюшка… она ведьма, приворожила…

Да заткни же ты её!

— Мама, услышь меня. Нет никакого колдовства. Нет и не бывает. Я сам, понимаешь? Сам так решил, сам хочу…

— Милый мой сыночек, — она заплакала ещё горше. Неужели поняла? — Это приворот, сыночек, не бывает так, в жизни такого не бывает, чтобы такой блестящий ум, такой талантливый мальчик вмиг забыл обо всём на свете. Поверь маме, мой мальчик, мама прожила всю жизнь…

— Хватит я сказал!

— Не пущу! Поедем к бабке! В деревне есть ведунья, она всё с тебя снимет!

— Мама!

— Хорошо, хорошо, сыночек. Я поняла! Всё поняла. Пусть, пусть так, — шорох ткани, видать, поднимается, — решил, женись. Раз сам всё решил, раз матери не спросил. Только раз сам решил, то и про поместье забудь…

— Мама!

— Что милый? Моё приданое, имею право, — прошипела по-змеиному. — Раз моим мнением ты не интересуешься, то и доходами не смей. Живи. Женись, содержи семью, вот и дом у тебя есть.

— Мама!

— И кольцо! Не смей! Моей семьи кольцо! Никогда его девка не наденет! — вот же тварь! И ведьма, и девка. Слепцов! Твою мать! Хоть сейчас поставь её на место!

Я сжала в кармане кольцо. То, ради которого он когда-то полмира пролетал.

— Не будет кольца, не беспокойся.

Чтоооо? Внутри заклокотало. Вот значит как?

— Что и требовалось доказать. Такой брак никто не одобрит: ни Господь, ни люди. Да ты и сам это знаешь, раз не настаиваешь.

— Пусть так.

Господи, Боже мой, там и правда, тот, мой Слепцов? Что это за тряпка? Что за тюфяк, который стоит и слушает, как какая-то маразматичка меня поливает дерьмом.

— Я сейчас же уеду. Участвовать в этом вертепе – уволь.

Пожалуй, и мне пора. И надо бы уйти, сделать вид, что я ничего не слышала и не знаю, постараться забыть, никогда, глядя в его лицо не вспоминать, что он ни слова не нашёл в мою защиту…

За кольцо, почему-то больнее всего.

Там, в той жизни, я была на пьедестале, достойна самого лучшего. А здесь не стою и старой побрякушки.

Стараясь не всхлипывать, я вытерла мокрые щёки.

Тони уже не было рядом, а я даже не заметила, когда эта проходимка смылась.

Дверь открылась настолько внезапно, насколько ожидаемо.

10.04

Женщина в чёрном, траурном платье широко открыла рот, в попытке закричать, но резко сжала губы. Красные пятна на лице, заплывшие в слезах глаза, и тяжёлое, разгорячённое дыхание.

У неё за спиной Слепцов, мой мимолётный взгляд на него считал досаду, даже злобу.

— С этой особой ты собираешься связать жизнь? С той, у которой нет ни достоинства, ни воспитания? С той, что не брезгует подслушиванием? Даже челяди нет под дверью… Впрочем, с такой хозяйкой и челяди не надо, — каждое слово – капля яда. Всё то, что она не могла сказать или держала в себе глядя на сына, она не жалея изливала на меня, стоило лишь отвернуться – сразу осмелела.

Я хотела сказать. Очень хотела, хотела посмотреть на него – найти поддержку, сожаление во взгляде, раз уж он молчит.

— Позор! Ничего, кроме позора она тебе не даст!

Слова я так и не выдавила, ещё хуже – ноги обмякли, подсказывая выход.

Закрыла глаза, глотая дыхание, стараясь просто пускать воздух через грудь, и рухнула на пол.

Через мгновенье меня подхватил Вася.

— Она ещё и балаганщица! Притворщица! Интриганка! — раздражённая, громкая, наигранная усмешка.

— Тоня! Тоня! — мужской крик заставил меня зашевелиться. Долго притворяться я не смогу.

— Не надо, всё хорошо, — проговорила, вжимаясь, посильнее втираясь в его грудь. — Растерялась просто, — перед тем, как открыть глаза, я носом провела по его шее, шумно вдыхая, не скрывая удовольствия. Встретила тревожный взгляд, и словно мы вдвоём на свете, вот так, сидим на диване, он, а я в его руках, вместе.

— Напугалась? — он попытался ссадить меня, но не тут-то было! Я только сильнее прильнула.

— Очень…

— Похабщина какая! Какой разврат! Охальница! Прекрати это немедленно! Здесь тебе приличный дом! Здесь живут достойные люди!...

Пока она кричала, я вздрогнула всем телом, напустила в глаза испугу, последний взгляд и нырнула к нему в шею.

— Мама! Хватит, ради Бога! Посмотри! До чего ты довела Алису!

— Я довела?! — она захлебнулась воздухом, — это я довела?! Открой глаза! Василий! Она же притворяется, всё делает, чтобы ты ополчился на меня!

— Я сказал: хватит! Ты, кажется, собиралась в деревню?

— Выгоняешшшшь? Мать родную выгоняешь, ради этой… этой…

— Ещё только слово! Только одно слово!

— Это она! Это она настроила тебя против меня!

— Мама! Она ни слова не сказала! Впервые тебя увидела! Ты напугала девочку до… ради всего святого: езжай. Тоня! Вели запрягать, Екатерина Алексеевна…

— Значит вот как… ты сделал свой выбор. Что ж…

Я услышала, как она ушла. Вася снова попытался освободиться.