Прятки с охотником - Теона Рэй

искренности в словах Ланы и благодарности в ее глазах, что у меня щемит сердце.

— Я только что приехала, — говорю я. — Мне ночевать негде, и может ты пустишь меня к себе на одну ночь?

Лана растерянно кивает и спрашивает:

— И все?..

— Все.

Об ужине я не заикаюсь: непохоже, чтобы она могла накормить меня чем-то сытным. Худющая, едва стоит на ногах, да и урчание ее живота подсказывает, что и сама Лана не прочь поесть.

Живет она в просторной комнате на чердаке двухэтажного многоквартирного дома, стоящего вплотную к кедрам. Комната чистая и уютная, даже теплая — у стены большой очаг, который сейчас, впрочем, потушен, но рядом лежит охапка дров. Здесь же стоят два простеньких кресла, накрытых вязаными покрывалами.

Через все три окна открывается очаровательный вид на тайгу, в форточку доносится шум дождя: он хлещет по крыше, по листьям, по дороге.

Лана вешает плащ на крючок у двери, оставляет мешочек с порошками на столике, бережно поправляет его и разувается. Я тоже скидываю сапоги и жду, пока Лана выпьет разведенный в кружке воды порошок.

— Прости, пожалуйста, — оправдывается она, — я должна была выпить лекарство еще утром, так что…

— Незачем извиняться.

Я с любопытством разглядываю комнату: кухонная зона в углу, там полно утвари, навесные шкафчики и тумбы, таз вместо раковины. Стол и два стула с высокими спинками: стулья выбиваются из общей картины, они слишком громоздкие и будто бы очень дорогие. Обитые потертым бархатом, с золотистыми заклепками, резными деревянными подлокотниками.

Под одним из окон широкая кровать под балдахином: сама кровать простенькая и хлипкая, а вот балдахин, наверное, покупался вместе со стульями. Или не покупался, а был принесен с мусорки возле дома какого-нибудь богача. Вторая кровать узкая и притулилась в углу, рядом с ней громоздкий шкаф с зеркалом.

На полу от стены до стены толстый ковер, настолько старый, что в некоторых местах протерт до дыр.

Лана включает верхние лампы, и полумрак рассеивается теплым светом.

— Поесть ничего нет, но есть продукты и я могу что-нибудь приготовить, — говорит она, суетясь на кухне. — Яичницу, например?

Мой живот отзывается голодным урчанием, но я вижу, как тяжело Лане стоять, и мотаю головой.

— Я сама сделаю, посиди.

— Но ты… Хорошо.

Она улыбается мне и идет к креслу, садится и закутывается в покрывало.

Мне нетрудно пожарить яйца, но сначала надо бы переодеться. Лана просит меня взять из шкафа что приглянется, так что я нахожу домашнее платье из мягкого хлопка и натягиваю его. Мокрая одежда свалена в кучу в крошечной комнатке, где оказалась ванная. Если точнее: объемная лохань, бочка с водой и дыра в полу, куда стекает вода.

— На чердак воду не провели, — виновато объясняет Лана. — Но я набираю у соседки снизу, она никогда не отказывает.

— Арендуешь жилье?

Я приступаю к готовке: разбиваю яйца в миску, пока нагревается плита. В холодильном шкафу нашелся кусочек кровяной колбасы, я добавляю в яичницу и ее. Хлеба не вижу, и других продуктов тоже: полки пустые.

— Нет, эта комната досталась мне от родителей. Они погибли, когда… — Лана кидает на меня встревоженный взгляд и почему-то решает не скрывать правды: — Когда все началось. Ну, знаешь… То, что происходит с нелюдьми…

Я вопросительно вскидываю брови. Лана спешит объясниться:

— Нет, не волнуйся, тебя не привлекут за укрывательство! Хоть это и мой дом… Все равно, тебе ничего не сделают, не бойся. Я человек, мои мама и папа тоже были людьми. А вот подруга моей матери — гномиха, и мама спрятала ее и ее дочь. Не прошло и ночи, как их нашли, ну а вместе с ними и моих родителей.

Лана устремляет грустный взгляд в пол.

— Я их плохо помню уже. Мне тогда десять лет всего было. Жила какое-то время с бабушкой, потом она умерла и меня передали тете. Тетка запойная была, тоже умерла, а мне исполнилось восемнадцать, и я переехала сюда. Полгода тут живу всего-то.

Ни за что не расскажу Лане, кто я. Если ее родители погибли, покрывая нелюдей, то какая у нее, должно быть, травма? Может быть, даже ненависть к таким, как я.

Я помешиваю яичницу и выкладываю на тарелки. Одну отдаю Лане, со второй сажусь в кресло. Мы едим молча, слушаем шум дождя, думаем каждая о своем. Я жду, что Лана расскажет о болезни, но она не спешит. Меня гложет любопытство, так что я начинаю разговор.

— Чем ты…

— Болею? — перебивает она со смешком, и мне слышится в ее голосе то ли обида, то ли злость, но сердится она не на меня.

Лана ставит тарелку на подлокотник, вздергивает левый рукав.

На запястье — буквально вросший в руку черный металлический браслет. Кожа вокруг него в шрамах, таких же, как у меня на ногах после ожога. Сморщенная, как у старухи.

— Блокиратор, — подсказывает Лана. — Мне не повезло родиться с магией. Мужчин набирают в королевскую гвардию с пеленок, обучают и дают им роскошную жизнь под защитой короны. Тем редким девочкам, у которых выявлена хоть искра, ставят блокиратор в первые годы жизни. Он гасит магию, и девочка умирает. Многие не доживают и до пяти. Мне же посчастливилось быть знакомой с доктором Эллсом Вартоном. Он несколько лет бился в поисках нейтрализатора яда, что впрыскивается в кровь из браслета, для своей дочери-магички, а изобрел рецепт через месяц после ее смерти и за год до моего рождения.

Лана натягивает рукав до самых пальцев и берет в руки тарелку.

— Заблокированная магия убивает быстро и почти незаметно, но чем старше девочка, тем мучительнее и медленнее становится смерть. Сейчас мне хватает одной порции лекарства на две недели, а раньше требовалось пить его каждый день. Почему ты так на меня смотришь?

Я захлопываю рот и моргаю. Лана ошарашила меня.

— Мне не доводилось встречать кого-то с магией, — говорю я. — О блокираторах даже не слышала.

— Неудивительно. О девочках, ставших жертвами тупой королевской системы, не пишут в газетах и не болтают. Нас мало, а тех, кто доживает до моего возраста, наверное, вовсе нет.

Если бы кто-то из стражей услышал фразу «тупой королевской системы», то Лана была бы уже приговорена. Короля нельзя оскорблять, его законы не подлежат осуждению, а за любое неповиновение — смерть.

Так было после его