Карин Эссекс - Похищение Афины

Команда с нетерпением следила, как тот поднимался по трапу на борт, ибо никто не сомневался, что офицер доставил приказ открыть пушечный огонь. Прибывший обменялся несколькими словами с капитаном Моррисом и офицерами и направился к Элджину.

— Прошу прощения за беспокойство, лорд Элджин, — начал он. — Судно, которое мы преследовали, оказалось не французской канонеркой, а американской. То есть принадлежит американскому военному флоту. На остаток дня нам обеспечены мир и покой.

Он поклонился Мэри.

— Миледи, сожалею, что заставили вас волноваться.

— Ни в коем случае, сэр, — усмехнулся посол. — Нет нужды извиняться перед леди Элджин за причиненные волнения. Она с самым живым нетерпением ожидала хорошей пушечной пальбы. Не так ли, дорогая?

— Разумеется. Но я постараюсь справиться с разочарованием.

Когда офицер оставил их, Элджин обернулся к жене.

— Ты и вправду так разочарована тем, что опасность миновала? По-моему, тебе не так уж понравился прошлый обстрел нашего корабля.

— Он не понравился юной Мэри Нисбет, — шутливо отвечала она, — которой была привычна лишь надежная и твердая шотландская земля. А теперь прежняя девочка выросла, она взрослая женщина и жена лорда Элджина и потому должна быть смелой. Настолько смелой, чтоб не побояться встретиться лицом к лицу даже с самим Наполеоном, если это будет необходимо.

Внезапно лицо ее мужа посерьезнело.

— В таком случае я зачисляю тебя в свои помощники на предстоящем совещании со штатом посольства. Мои люди недовольны условиями на корабле — как и мы, разумеется, — и каждый требует особых послаблений, когда мы прибудем в Порту. Мне придется разочаровать их, сообщив, что помимо жалованья, оговоренного перед отплытием, они не могут рассчитывать ни на какие дополнительные средства, кроме своих собственных.

К вечеру ветер стал крепчать, а небо потемнело в ожидании шторма. Элджин попросил своих сотрудников собраться, чтобы поговорить об условиях их работы.

— Я намерен прояснить весьма существенный вопрос. Каждый из вас, находясь в моем подчинении, должен рассчитывать только на собственные средства, — так начал свое выступление лорд Элджин. — Предстоящие издержки будут оплачиваться либо из вашего жалованья, либо из предусмотренных вами фондов, как вам будет более удобно.

Мэри пристально всматривалась в лица слушателей и видела, что на каждом из них написаны разочарование от услышанной новости и стремление скрыть его.

— Но, лорд Элджин… — начал мистер Джозеф Дакр Карлайл, рассудительный мужчина лет сорока или в начале пятого десятка, как предположила Мэри.

Карлайл был ученым-ориенталистом из Кембриджа, владевшим арабским языком. Его Элджин нанял в качестве лингвиста и переводчика, а также дешифровальщика тех редких и древних рукописей, которые лорд надеялся отыскать на Востоке. Но Карлайл не скрывал, что его подлинной целью было проповедовать слово Божие, знакомить мусульманских безбожников с переводом на арабский язык Библии и обращать их в христианство. Идеализм ученого сейчас подвергся нелегкому испытанию, и Мэри внимательно следила за тем, как отражается на его лице только что услышанная новость.

Лорд Элджин не дал лингвисту высказать свой протест, а поспешил перебить его.

— Вы, без сомнения, в курсе того, насколько ничтожны средства, выделяемые Короной на обустройство и содержание британских посольств за рубежом, — продолжал он. — И я боюсь, что ни мистер Питт[1], ни лорд Гренвилл[2] не намерены делать исключение в моем случае.

Элджин выдавил из себя улыбку, на которую никто не ответил. По обеим сторонам от мистера Карлайла сидели два секретаря Элджина, Джон Морьер и Уильям Ричард Гамильтон, и их лица явно выражали недовольство. Оба были ровесниками, в возрасте двадцати двух лет. Ценность такого сотрудника, как Морьер, трудно было переоценить. Он родился в Смирне, но Мэри было известно, что его отношение к Элджину далеко от восторженного. Однажды она услышала, как Морьер вполголоса жаловался Гамильтону на прижимистость лорда, «чрезмерную даже для шотландца». Юный Гамильтон страдал на борту судна даже больше, чем другие. Хромота — следствие полученной в Харроу травмы — делала его почти беспомощным калекой. Теперь прибавился новый повод для страданий.

— Но у меня с собой всего несколько монет. Я полагал, что все расходы будут оплачены посольством. Как мне быть? — заговорил он.

Морьер кинул многозначительный взгляд на Гамильтона, как бы намекая на высказанное им прежде мнение об Элджине.

— Думаю, вам следует написать вашим близким или банкирам, или кому вам будет угодно, с тем чтоб получить возможность пользоваться вашими личными средствами, — отвечал посол.

До Мэри долетел подавленный вздох со стороны сидевшего слева от нее преподобного Филиппа Ханта. Элджин уверял ее, что великолепное знание греческого и доскональное знакомство с классиками античности искупают скуку его бездарных проповедей.

— Этому человеку известна история тех руин и античных развалин, которые нам будут встречаться.

Муж назвал Ханта «самым ценным сотрудником всей миссии» еще в Лондоне, в доме на Портман-сквер, где они проводили опросы персонала будущего посольства.

Узнав, что зачислен в штат, Хант доверительно сообщил Мэри о своей надежде разбогатеть на незнакомом и процветающем Востоке, поступив на службу в английское посольство. Молодая женщина подумала, насколько наивны эти мирские устремления в устах ученого служителя религии. И не могла представить себе, каким образом он надеется достичь подобной цели, произнося проповеди и исследуя древние развалины по поручению лорда Элджина. Мысленно она пожалела этого человека, который отдался новой службе с энтузиазмом, более подходящим таким неоперившимся юнцам, как Морьер и Гамильтон. Теперь же преподобный Хант вынужден не только сильно умерить свои грандиозные амбиции, но и просить помощи у семьи.

Речь Элджина вызвала недовольство у всех. Он заметил это, и деланая улыбка, с которой он начал свое сообщение, увяла, превратившись в неприятную гримасу. Внимательно вслушиваясь в слова мужа, Мэри думала о том, что, хоть говорит он с подлинным воодушевлением, содержание его речи вполне банально: представлять на далеких берегах его величество короля Англии является не парадной миссией, а актом патриотизма. И сотрудникам посольства следует не сетовать на личные неудобства, но радоваться возможности укрепить влияние их маленькой нации в мире.

— Нас мало, — продолжал Элджин, — но мы счастливы своей судьбой, мы — братья, объединившиеся на чужой земле для того, чтобы пролить кровь во имя общей цели. Я, конечно, выражаюсь образно.