Рай с привкусом тлена - Светлана Бернадская

Извиваясь и хихикая, я все-таки вывернулась из его хватки и попыталась отползти на край кровати.

— Вот еще выдумал, ублажай себя сам!

— Не для того я женился, — заявил благоверный, ухватил меня за щиколотку и рывком подтянул к себе.

Потеряв опору, я ничком рухнула на постель, но тут же была подхвачена вновь и прижата спиной к твердой мужской груди. Сопротивляться жаркому потоку желания, волнами исходящему от Джая, уже не было никакой возможности.

— Ах вот как?.. — выдохнула я, чувствуя на мочке уха, шее, плече горячие поцелуи. — Все это ты имел и до брака, так зачем же…

— Чтобы любить тебя не как вор, прячась по углам от чужих глаз, а открыто, как честный человек. Чтобы при всех держать тебя за руку и знать, что никто не осудит. Чтобы все знали, что ты — моя, и пусть только посмеют посягнуть на мою семью.

Его губы и руки спустились ниже, ласкали чувственно и нежно, добиваясь отклика от моего тела. Сопротивляться ему?.. Невозможно… Из груди вырвался тихий стон, бедра соединились с его бедрами.

— Чтобы брать тебя когда хочу и как хочу, — шептали тем временем его губы. — Чтобы оставить в тебе свое семя, чтобы ты родила мне еще детей…

На миг меня охватило оцепенение. Тяжесть бремени, родовые муки, боль от потери младенца Максимилиана — горькие воспоминания вихрем пронеслись в голове. Почему он не спросил меня, хочу ли я еще детей?..

— …Чтобы они носили мое имя. Покорись мне, Вель. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Будь моей!

Слова протеста так и застряли на языке. Резковатая, порывистая речь мужа всколыхнула во мне и другое понимание: насколько важен был для него наш брак, освященный в церкви. Насколько важно для него, чтобы никто не осуждал его за связь со мной, чтобы наши дети признали в нем отца…

Вздохнув, я уронила голову на широкое плечо. Больше не противилась, позволяя Джаю заявлять права на меня. На мое тело, на мою душу. Покорилась ему, как он того хотел. И приняла его семя.

— Ты моя, — шептал он много позже, откидываясь на подушки и не выпуская меня из объятий. — Моя жена, моя любимая.

Утомленный, он уснул почти сразу, а я еще долго лежала в кольце его рук, гладила широкие плечи, расслабленную спину, целовала гладко выбритый подбородок.

— Да, я твоя. Теперь навсегда.

— И ты говоришь об этом только сейчас?!

Я наблюдаю за тем, как до предела распахиваются бездонные глаза Вель, и мне хочется то ли нервно рассмеяться, то ли сжаться до размера улитки.

— Ну прости, вчера как-то не выдался удобный момент…

— Но это же сущий кошмар! — неподдельно ужасается Вель, прикрывая рот ладонью. — Королевский прием уже во вторник, а мне совершенно нечего надеть!

И это говорит мне женщина, которая не побоялась сразиться с рабством в целой стране, пережила смерть мужа и тяготы войны — и только вчера согласилась венчаться без свадебного платья!

Следом за Вель готова рухнуть в обморок и «сдобная булочка» леди Несбитт. А это уже куда хуже. Если одна женщина способна создать истерику из ничего, то две женщины могут сотворить в доме настоящую бурю.

— Ну, Вель, — пытаюсь возразить я. — Ведь твоими платьями был забит целый отсек грузовой каюты! Что-нибудь да подойдет.

Вель смотрит так, будто у меня на лбу начал расти рог. А может, и не один.

— Ты что, правда не понимаешь?! На севере совершенно другая мода! А еще здесь зима, если ты не заметил!

Я бросаю тоскливый взгляд на лорда Несбитта, но тот, оставаясь пока незамеченным, потихоньку бочком отступает в курительную. Мне остается одному держать ответ перед разъяренными женщинами за непростительную оплошность — почему это я вдруг сообщил о приеме не вчера, а сегодня. Как будто сообщи я об этом накануне, платье бы чудесным образом сразу появилось!

Буря над моей головой разражается незамедлительно. Я стойко выдерживаю град упреков и обвинений, пока на помощь не приходит святая женщина — младшая кузина Вель. Она отвлекает внимание на себя предложением отдать Вель свое праздничное платье, которое готовила к крестинам первенца. Женская армия, наголову разгромив врага в моем лице, тут же объединяет силы и приступает к стратегическому планированию, рассматривая принесенное платье: где и что удлинить, где ушить, где задрапировать.

Женская метушня продолжается до самого вечера, когда наконец Вель вспоминает обо мне.

— Так ведь Джаю тоже не в чем пойти на прием! — ахает она, распахивая глаза вполлица.

— Как это не в чем? — удивляюсь. — У меня есть мундир.

— Надевай-ка! — командует Вель, и мне ничего не остается, как подчиниться.

Осмотрев меня с ног до головы, женушка закусывает губу. Кажется, недовольна увиденным.

— Габи, будь добра, принеси из нашей спальни черепаховую шкатулку — ту, что на комоде у зеркала, — велит она дочери.

Габи с готовностью повинуется, возвращается со шкатулкой, в которой Вель хранит мои награды. Извлекая одну за другой, их пытаются приладить к мундиру, то и дело качая головой.

— Здесь прореху можно закрыть орденом, но латку на рукаве ничем не скроешь. И ворот потерт.

— Разумеется, потерт, — оправдываюсь я. — Я свой мундир носил, в отличие от некоторых.

— Потертость на вороте можно спрятать под тесьмой, — вступает в женский совет «сдобная булочка». — И на обшлагах тоже. Но вот что делать локтями и коленями?

Я тяжко вздыхаю: моего мнения тут не спрашивают. Краем глаза замечаю, что лорд Несбитт, ненадолго выбравшийся из укрытия, критически осматривает меня издали, а затем исчезает в сенях.

Алекс бросает возню с кузенами у камина и подбирается ближе, сосредоточенно рассматривая натертые до блеска награды.

— Джай, за что тебе дали вот эту? — тыкает он в одну из медалей, отлитую из чистого халиссийского золота.

— За операцию по освобождению восточной границы, — отвечаю я.

Целый полк убитыми со стороны саллидианцев. Несколько сотен со стороны халиссийцев. Воспоминания о войне вызывают тошноту. Не хочу об этом думать сейчас, здесь, в тепле и уюте большого дома, в окружении хлопочущих женщин.

Вель, тетушка Амелия и обе кузины отходят в сторонку и бурно держат совет: как привести в чувство мой совершенно безнадежный, по их мнению, мундир. Получив толику