Загнанная для дракона - Кристина Юрьевна Юраш

судьбе, каждое движение — молитва, обращённая не к богам, а к собственной дерзости.

Он спал. Или притворялся.

Но я больше не могла ждать.

Пол под ногами не скрипнул, но каждая клетка во мне кричала: «Стой, дура! Он убьёт! Он разорвёт тебя на части!» Но я уже не слушала. Я видела только маску. Только этот бархатный намёк на лицо.

Мои пальцы дрожали, когда я приблизилась, когда протянула руку к маске — не чтобы сорвать, нет, сначала — лишь коснуться, почувствовать её ткань, её тайну. Но в тот же миг, почти помимо воли, мой взгляд упал на нож.

«Убери его, — прошелестело в голове. Хоть на миг. Хоть на одно прикосновение — отдели оружие от руки. Пусть он будет беззащитен, как беззащитна я, когда он касается меня».

Я потянулась. Медленно. Почти нежно. Пальцы уже ощутили холод металла — и в ту же секунду жёлтые глаза распахнулись.

Не моргнули. Не мигнули.

Просто открылись — как врата ада перед грешником, как зрачки хищника, что уже часами наблюдает за добычей, лишь притворяясь спящим.

Глава 45

Время разорвалось. Мир сжался до острия, что уже касалось моей шеи — не резало, нет, просто обещало. Нож лежал на коже, как поцелуй, предвещающий смерть.

Сердце в груди бахнуло раз — и замерло, будто упало в пропасть, оставив за собой только пустоту и ледяной пот на висках. Я не вскрикнула. Не отшатнулась. Просто замерла, впившись взглядом в его глаза — в эти бездонные колодцы, где, казалось, отражалась не я, а моя душа, уже распятая на его желании.

— Ты думала, — прохрипел он, не шевеля губами, будто голос рождён в самой глубине груди, — что у тебя есть право смотреть под маску?

Я не ответила. Не могла. Мои губы пересохли от страха и от чего-то ещё. От позора, что даже сейчас, когда нож у моего горла, я не хочу, чтобы он ушёл. Хочу, чтобы он забрал всё, лишь бы не оставил меня в одиночестве с моей слабостью.

Он скользнул кончиком лезвия по моей коже — не для боли, нет. Для знакомства. Как будто нож помнил каждую каплю крови, что пролил, и теперь учился узнавать новую: мою.

Холод металла чертил линию от ключицы к груди, и от этого прикосновения — столь чуждого, столь смертоносного — по моим венам разливалась не паника, а жгучая, постыдная волна желания.

“Сколько жизней он унёс? Сколько криков заглушил, прежде чем коснулся меня?” — мелькнуло в голове. И от этой мысли — от мысли, что смерть касается меня как любовник — между ног вспыхнул жар.

Я сжала бёдра, будто могла спрятать этот стыд глубоко внутри, где он не выдаст меня. Но тело уже предало меня. Оно дышало глубже, пульсировало, жаждало — не ласки, нет. Подтверждения, что я жива. Даже если это жизнь в его тени или на острие ножа.

— Ты так дышишь, мышонок, словно это тебя возбуждает, — послышался хриплый голос, а он стянул перчатку.

Через мгновение его рука скользнула под мою рубашку.

Я вздохнула от его прикосновения.

Одно прикосновение пальцев, и его глаза расширились от удивления.

Одно касание.

Одно движение его пальца по внутренней стороне бедра — и его глаза расширились от удивления.

— Да ты вся мокрая, — прошептал он, и в его голосе не было изумления — только удовлетворение хищника, который только что понял: добыча уже его.

Он не торопился. Он вкушал.

— А теперь стыдишься этого.

А я закрыла глаза, потому что не могла вынести правды.

Хассен никогда не касался меня так — так, чтобы я чувствовала, как внутри рвётся что-то старое, гнилое. Он ласкал как принц, который снизошел до милости обладания мной. В его взгляде не было ничего животного, не было этого желания.

Боги, как же мне стыдно…

Но ещё стыднее — признать, что я не хочу, чтобы это остановилось. Я понимала, что хочу его. Черт возьми! Да! Хочу. И при этом понимала, что просто так отдаться мне не позволяет гордость, которой у меня, как выяснилось, предостаточно.

— Хочешь поиграть, мышонок? — послышался голос. — Ну давай поиграем… Кажется, я понял, в чём с тобой не так…

Глава 46

Я смотрела на него, стараясь выровнять дыхание.

Он приблизился. Я слышала его дыхание в маске — горячее, влажное, звериное.

— Ты — хорошая девочка, — прошептал он, и его палец медленно провёл по моей нижней губе, заставив меня задрожать. — Такая послушная. Такая… правильная.

Я сжала кулаки, словно пытаясь скрыть свои чувства.

— Мышонок у нас — хорошая девочка, — в голосе прозвучала насмешка. — Которая привыкла жить по правилам… У мышонка есть строгие правила, не так ли? Которые она боится нарушить… Ты хочешь сорваться с цепи, мышонок. Но цепь — не моя. Ты сама её ковала из «нельзя», «стыдно», «непристойно»… И теперь молишь: «Сломай её за меня». Не так ли?

— Н-н-неправда, — прошептала я, чувствуя, как каждое его слово попадает в цель. И от этого мои глаза расширяются от ужаса. Он словно видит меня насквозь.

— Правда, — послышался голос, а нож снова скользнул по мне, вызывая мурашки. — Правда, мышонок. Это правда. Твоё тело дрожит не от страха… а от того, что я ещё не схватил тебя за волосы и не прижал к стене. Давая тебе право побыть плохой.

Жёлтые глаза смотрели на меня так, словно вытаскивают из глубины моей души всё, что там есть.

Его взгляд — два жёлтых уголька в пепле — пронзал насквозь.

— Ты не хочешь, чтобы я тебя отпустил. Ты хочешь, чтобы я разорвал тебя пополам — чтобы половина осталась в прошлом, а вторая сдохла от наслаждения у меня в руках. Ты не ищешь побега. Ты ищешь предлог, чтобы саму себя предать.

Я открыла рот — чтобы сказать «нет», чтобы вырваться, чтобы умереть с достоинством…

Но мои губы предали меня. Они дрогнули.

— Нет… Т-ты ошибаешься… — выдохнула я, и это прозвучало как мольба.

Я услышала тихий смех. Тело задрожало — не от холода, не от страха, а от того, как лезвие будто рисовало на коже карту новой жизни, в которой нет места добродетели — только пульс, страх и жажда быть разорванной на части.

— А если я дам тебе