Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

зайчонком, что под корягой от лисы прячется. Как же не хотелось ей позориться, как тем девицам, что уже из гридницы спроважены были, пусть и с наградою. Куда же это матушка её привезла, зачем на посмешище выставила? Но даже не это её мучило, а то, что если не выйдет ничего, мать поедом съест после, хоть и знает, что нет в том её, Беляны, вины. Всё Милавка, змея, виновата. Это она не смогла, не справилась, это её по щекам бить, в погребе запирать.

Слезы уже на подходе стояли. Девиц всё меньше и меньше оставалось. Каждой неудачнице мешочек с монетами давали и выпроваживали. Но уже имелись и те, чью нить князь порвать не смог. На них Беляна с завистью глядела, оценивала. Вот одна, чернявенькая, глаза, что мёд гречишный, блестят, коса толста, лентами атласными перевита. Стоит, еле-еле радость сдержать может, рядом ещё одна счастливица, эта высока, грудаста, щёки алым полыхают, глаза голубые, что васильки. Но держит скромно себя, в пол уставилась, лишь грудь под сарафаном ходуном ходит. Ох, и ненавидела их сейчас Беляна!

Но вот и её очередь пришла, еле-еле ноги с места сдвинуть смогла. Корзинку дрожащими руками протянула. Волхва и княгиня приняли, на клубочки уставились, в глазах удивление мелькнуло. Волхва уже разглядывала клубок, а княгиня ниточку к себе тянула. Тонюсенькая, что паутинка. Беляна сглотнула. Милавка, гадина, специально такую спряла. Её не то что князь, её ребёнок одним пальчиком порвёт.

Люборада же на Беляну отчего-то ласково взглянула и бровку одну углом подняла, вроде удивила её рукодельница. Клубок перешёл в руки князя. Отсюда, что за спинкой кресла делается, совсем ничего не видать, Беляна замерла, аж дышать перестала. Долго что-то ничего не слышно было, потом вроде как вздох тяжелый раздался, потом шуршание, ещё вздох, так мужики кряхтят, когда работу тяжёлую делают.

Потом одна рука из-за кресла вытянулась, с клубочком, а оторванного кончика не было. Беляна рот открыла, тихонько дыхание перевела, ещё чуть – и задохнулась бы. Волхва клубочек взяла, княгине показала, та с улыбкой Беляну к себе поманила.

– Молодец, девица. Как зовут тебя?

Беляна назвалась, из какого села прибыла тоже сказала. Волхва подошла, за руку взяла, пальцы тонкие тронула.

– Тонкая работа, тонкая. Вижу, мастерица ты, каких мало. Всем вам кудели одинаково дадено, но нить у всех по-разному вышла. У тебя же нить ровненькая, и клубков больше всех вышло. Вижу, вон даже до крови пальцы натерла, – волхва показала на чуть розоватую окраску шерсти на одном из клубков.

Беляну от страха чуть качнуло, рука выскользнула из ладони волхвы, пальцы в кулачок сжались. Она тут же выпрямилась, поклонилась.

– Всю ночь старалась, еле на ногах стою, прости, служительница Макоши славной…

– Ничего, ничего, скоро отпустим вас, отдохнёте.

Когда все девицы работу предъявили, чуть больше десятка осталось тех, чью нить руки мужские порвать не смогли.

– Что ж, дюжина красавиц с умениями, не так и плохо, – шепнула княгиня. – Я-то думала, и трёх не наберём. Будет Ставру из чего выбрать.

– Нить прясть – то умение не великое, – ответила Свентава. – Ничего, есть у меня для них ещё испытание. Будет князю жена такая, как требуется. Потерпи, матушка княгиня. А теперь отпустим их, бедняжек, вон на ногах еле стоят.

Люборада повернулась к стайке девиц, что вдоль стеночки выстроились.

– Ступайте в светелки свои, да поспите как следует. Вечером князь пир устраивает, вас всех зовёт. Надо, чтобы все бодры, румяны и веселы к нему вышли. Ясно ли?

Хор нестройных голосов принялся благодарить, но челядь уж двери распахнула и всех с поклонами, но подгоняя, вывели.

– Ну, что, князь, притомился, чай? Ниточки рвать – не мечом махать, – пошутила волхва, глядя, как князь из кресла поднялся.

– Да уж, – улыбнулся он, – до сих пор не верится, что не все нити порвать сумел. На такой женишься, да в такие силки попадёшь, что не выбраться.

Волхва рассмеялась.

– Эх, люб ты мне, князюшка. Характер у тебя лёгкий, игривый, то и хорошо, то и плохо. Думаю, не понимаешь ты всей серьёзности. Без жены с кудесными силами не усидеть тебе в Семидоле. Народ-то за тебя пока, но только что пока. Подкупом да сплетнями злыми подорвут эту веру. Берегись, Ставр Премиславович.

Князь улыбку с лица согнал.

– Знаю, как не знать. Не думай, что у меня одно веселье на уме. Дружина моя на страже все дни. Ждём, не перейдут ли враги от слов к делу.

– Пока не перейдут, – успокоила Свентава, – видела я в чаше Макошиной. Но сторожко надо быть. Как с невестой определишься, так и начнётся. Будут хулить и слухи пускать, что бессильная, что не принесёт Семидолу удачи. Так что ошибиться тебе никак нельзя.

Ставр выслушал, поклонился ей и матушке и вышел. Женщины устало на лавки сели, посмотрели друг на друга. «Что положено, то и сбудется», – подумали они разом, но вслух ничего не вымолвили.

***

Милава сидела в тесной каморке взаперти, мысли её не текли лениво, а скакали резвыми скакунами. Как Чубарку спасти, как князю про отраву сказать, как жизнь свою дальше устроить, чтоб не было в ней больше ни мачехи, ни сестриц вредных, ни…

Запор с той стороны двери стукнул, в проём Елеська сунулась.

– Выходь! – рукой поманила.

Милава вышла, на сестру уставилась.

– Мачеха тебе разрешила меня выпустить?

Елеся помотала головой.

– Нет, сама. Ты же там всю ночь и утро сидишь, голодная, небось. Идём, я там пирога кусок оставила и киселя.

– Не боишься ослушаться? – удивилась Милава.

– Боюсь, – Елеся так вздохнула, что стало понятно: боится, да ещё как. – Но знаешь, – она подняла голову и на сводную сестру посмотрела. – Ты вот не побоялась из дома уйти, а я чем хуже? У меня тоже храбрость есть. Немного, правда, – её пальцы сложились, показав, сколь мало той самой храбрости в ней. – Ничего, покричит, да не убьёт же! А в княжьем дому, может, и вовсе кричать не станет, посовестится.

Милава лишь усмехнулась, но не стала Велезарову совесть поминать. Знала, нет её там, и не было.

– Идём, только тихонечко, там в спаленке Беляна почивает, а матушка ей волосы чешет. Говорят, сестрица с заданием лучше всех справилась, может, и другие выполнит, может, и женой князя ей тогда быть.

При этих словах не радость на лице Елеси показалась, а вовсе другое.

– Ты что ж, не рада за сестру?

– Рада. Только её счастье – моё горе. Ей за князя, а мне тогда за кого?

– За боярина какого. Кто же от