Умираю от любви - Риз Риверс

— Дэв рассказал нам, что произошло прошлой ночью, — тихо говорит Оливер, наливая мне кофе и протягивая его. — Вы все знаете, как я боролся с тревогой, когда был моложе, поэтому у меня есть некоторое представление о том, что с ней происходит. Келси держится на волоске.

Он окидывает каждого из нас взглядом.

— Давайте не будем играть в игры. Мы все уже хотим ее, даже ты, Дэв. — говорит он, когда мужчина усмехается. — Не пытайся врать, ты же знаешь, я вижу тебя насквозь. Если мы хотим от нее чего-то большего, нам нужно помочь ей вылечиться. Это означает, что мы должны давать ей еду, когда сможем, чтобы помочь исцелить ее тело, и следить за тем, чтобы она спала. — он пронзает Дэва тяжелым взглядом. — Хватит заводить и давить на нее.

— Ха! Может, ты и много знаешь, О, но ты заметил, что у нее нет проблем оттолкнуть меня в ответ? Внутри всех этих осколков спрятан фейерверк, который взрывается, когда я тужусь.

— Разница не в том, что ты тужишься, а в том, что ты мудак, — огрызается Оливер в ответ.

Прежде чем Дэв успевает ответить, мы все замираем от яростного крика Келси.

— ЧЕРТ! Снуки!

Кемпер сотрясается от ее топота, дверь распахивается, и она врывается внутрь, пролетая три короткие ступеньки к двери. Как только она тянется к ручке, чтобы открыть ее, она замирает и медленно поворачивает голову, чтобы увидеть, что все мы смотрим на нее.

Ее рот открывается от удивления, а лицо становится ярко-красным, когда она, запинаясь, произносит:

— К-к-курица.

А затем она выходит за дверь и исчезает. Мы все обмениваемся удивленными взглядами, а затем как один бросаемся к двери, чтобы посмотреть, что происходит. Мы выстраиваемся рядышком во внутреннем дворике и наблюдаем, как Келси, одетая только в тонкую короткую белую майку на тонких бретельках и пару белых шортиков, делает зигзаги, гоняясь за хлопающей крыльями и кудахчущей курицей. Ее густые волосы распущены, они выглядят растрепанными и спутанными, и когда солнечные лучи падают на нее, мы все видим сквозь прозрачную белую ткань. Боже милостивый, на ней… ничего… под этим… не надето. Это завораживает, когда она двигается и… все подпрыгивает во всех нужных направлениях, и я втайне подбадриваю птицу. Когда она наконец справляется с курицей и прижимает ее к груди, мы слышим, как она ругает ее.

— Плохая! Плохая, Снуки!

Келси поворачивается и делает два сердитых шага в нашу сторону, когда замечает, что мы все стоим и наблюдаем за ней, она снова замирает. Я не могу сдержать широкой улыбки, расплывающейся по моему лицу.

— Да, мы точно попали, — говорю я.

— Прямо в кроличью нору, — заявляет Оливер своим невозмутимым голосом.

— По самые яйца. — Грейсон смеется.

— Ну, охренеть, — бормочет Дэв.

Я не думал, что она может услышать нас с того места, где находится, но я забыл, как далеко разносится звук в этом тихом мире, поэтому, когда она хмурится и чуть заметно качает головой, я чувствую, что улыбка сходит с моего лица. Когда она бросается бежать к землянке, прижимая к груди птицу, я чертыхаюсь и разворачиваюсь, бросаюсь в дом, хватаю толстовку, в которой был прошлой ночью, и ее резиновые сапоги, а затем бросаюсь за ней.

Я замедляю шаги, когда подхожу ко входу, и слышу, как она говорит.

— Вы не можете так делать! Мы больше так не можем, девочки. Смущение с большой буквы "С" снова вошло в нашу жизнь. Есть свидетели того, как мы ведем себя сейчас. Безумный поезд прошлого должен затормозить и остановиться. Ты слышала их, Снуки. Линк сказал, что им конец, а Оливер думает, что они провалились в кроличью нору, и это значит, что я Безумный шляпник! Мы не можем продолжать вести себя как сумасшедшие, иначе они нас бросят. Ты этого хочешь? Ты хочешь вернуться в «двести дней»? Потому что это было какое-то мрачное дерьмо, из которого мы едва выбрались.

Черт, она совершенно неправильно истолковала наш комментарий. Я не могу позволить ей так думать, поэтому подхожу и зову ее по имени, но голос у меня выходит слегка сдавленный, когда я замечаю, как она стоит на коленях, задрав кверху свою сладкую персиковую попку, и заделывает маленькую дырочку в проволочной сетке у самой земли. Мой член встает по стойке смирно от открывшегося передо мной зрелища.

— Келси?

Она оглядывается через плечо и хмурится на меня, прежде чем вернуться к работе, поэтому я подхожу к ней и осторожно поднимаю ее на босые ноги.

— Эй, эй, дай-ка я это сделаю. Вот, принес тебе это.

Я протягиваю ей толстовку и ботинки, и она секунду смотрит на них так, словно не знает, что с ними делать, но потом опускает взгляд на себя и ахает. Она выхватывает у меня толстовку с широко раскрытыми от смущения глазами и прижимает ее к груди, как будто она голая, и на самом деле, крошечный наряд, который на ней надет, наверное, даже сексуальнее, чем если бы она была голой. Я отворачиваюсь, чтобы она могла надеть толстовку, не смущая ее еще больше, и чувствую, как она вырывает сапоги у меня из рук, поэтому поворачиваюсь обратно. Как только Келси натягивает обувь, она начинает свою речь.

— Итак, послушай. Я знаю, что иногда бываю немного не в себе, но…

Я не могу. Просто не могу дождаться. Прежде чем успеваю это осознать, я сжимаю в кулаке толстовку, которая теперь на ней, и притягиваю ее к себе. Она удивленно запрокидывает голову, и мои губы идеально подходят для того, чтобы прижаться к ее губам. Сначала она совершенно не двигается от шока, но затем ее руки поднимаются и сжимаются в кулаки на моей футболке, чтобы дать ей опору, необходимую для того, чтобы встать на цыпочки и притянуть меня ближе. Когда ее губы приоткрываются, чтобы дать мне доступ, я почти стону от того, какие сладкие у нее губы и язык. Мои руки опускаются на ее бедра и сжимаются, заставляя ее издавать самые сексуальные звуки, и я не могу удержаться, чтобы не обхватить пальцами ее идеальную круглую попку и не притянуть к себе. Она прижимается к твердому члену, который натягивает спортивные штаны, в которых я спал. Ей нужно почувствовать, как сильно я хочу