Черное солнце - Карина Халле

на куличках. Красивое место, прямо на берегу океана, в окружении деревьев.

Я сглатываю, качая головой, но ложь поражает меня, как правда, потому что я вспоминаю свои сны.

— Ты лжец, — шепчу я.

Он на мгновение прикусывает губу.

— Думаешь? Я все еще чувствую твою кровь внутри себя, поющую правду. О тебе ходили слухи с того самого момента, как ты родилась. Ходили слухи, но никто толком не знал, ни у кого не было доказательств. А вот я знал. Я чувствовал тебя сквозь время. Ты — миф для всех, кроме меня.

Мои глаза зажмуриваются. Я не хочу это слушать. Даже не хочу потакать этому сумасшедшему в его странных фантазиях. Он не знает меня, не знает, откуда я взялась. Я родилась в Сан-Франциско у своих родителей, вот и все, вот и все…

— Я знал твоих настоящих родителей, — говорит он, его голос становится тихим и нежным, настолько, что мне приходится посмотреть на него. В выражении его лица есть что-то нежное, даже извиняющееся. После всего, это нервирует. — Элис и Хакан Виртаненс. Знал, что они очень сильно хотели тебя. Ребенок — это все, о чем Элис говорила. Я потерял с ними связь еще до твоего рождения. У нас были свои… разногласия. Нужно было помириться, потому что иногда мне кажется, что я мог бы остановить произошедшее, — он отводит взгляд, глаза борются с чем-то тяжелым. — С другой стороны, я привык нести смерть, а не останавливать ее.

Он снова поднимает на меня взгляд и резко выдыхает, выпрямляясь.

— Двадцать один год назад, когда пошли разговоры о том, что у Элис и Хакана родился ребенок, я был рад за них. Затем все трое погибли. Сгорели заживо в своем доме. Их убили. А именно — Элейн и Джим Уорвик.

Я не могу удержаться от смеха, хотя кажется, что внутри у меня кислота.

— Мои родители? Убили людей? О чем, черт возьми, ты говоришь? Ты еще больше запутался, чем я думала.

— Их убили, — легко продолжает он. — А потом поползли слухи. Что маленькая девочка, которую они назвали Ленор, не полностью их. Что у нее был другой отец, не Хакан. Что была причина, по которой они жили на таком отдаленном острове, окутанном тайной. Потому что та девушка, то есть ты, была… запретна.

— Ты сумасшедший, — удается мне сказать.

Его глаза сужаются, достаточно проницательные, чтобы у меня перехватило дыхание, а кожу покалывало от страха.

— Я был сумасшедшим в течение очень, очень долгого времени. Будь благодарна, что мне стало лучше.

Боже мой.

С кем, черт возьми, я здесь застряла?

— А потом пошли другие слухи, — говорит он, все еще сверля меня взглядом. — И эти слухи были о Уорвиках. Что они не убивали ребенка. Они украли ребенка, пожалели и увезли в город, чтобы воспитать как свою собственную. Они позаботились о том, чтобы никто не узнал правды, сделали все, что могли, чтобы замести следы. Они знали, что если другие узнают, то ребенка схватят и убьют. Она была запрещена, не забывай.

Я могу только смотреть на него. В его словах нет никакого смысла, и хотя глубоко внутри меня есть что-то, что ищет истину, это та сторона меня, которой не должно существовать. Потому что здесь не может быть правды. Я знаю, кто такая. Я знаю, кто мои родители. Вот и все.

— И вот тут-то я и вступаю в игру, — говорит он, наклоняясь вперед. — Потому что две стороны хотят тебя, и я связан с обеими.

Я усиленно моргаю, но даже близко не понимаю смысл.

— Что, типа охотник за головами? — звучит нелепо, когда я это говорю, но, с другой стороны, так и казалось.

Мгновение он разглядывает свои ногти.

— Я предпочитаю термин «наемник». Однако это слово вводит в заблуждение, не так ли? Почти подразумевает, что я проявляю милосердие, — он поднимается на ноги. — Это не так.

Он подходит к деревянному ящику в углу и достает мою сумочку от Александра Маккуина. Я не могу удержаться от вздоха, простая сумка напоминает мне о жизни, моей настоящей жизни, той, которая была до того, как я попала в это место, где, кажется, не существует времени.

— Я тебе кое-что покажу, — говорит он мне.

Он открывает сумку, достает мой айфон. Нажимает на экран, телефон включается, показывая мои обои с почерневшими розами. Полностью заряжен.

Надежда зарождается в моей груди, хотя я знаю, что все пойдет не так, как я хочу, это слишком легко.

Он подносит телефон близко к моему лицу, чтобы считался Face-ID. Затем обходит кресло так, чтобы оказаться у меня за спиной, его руки вытянуты передо мной, он держит телефон так, чтобы я могла видеть. Кладет подбородок мне на плечо, щекой прижимается к моей челюсти и шее, и поначалу его кожа такая холодная, что кажется, будто в нее попала струя закиси азота. Затем он быстро теплеет, и мне кажется, что вся кровь во мне приливает к его коже, аромат роз, табака и кедра наполняет нос.

Я тону в нем. Мне приходится бороться, чтобы держать глаза открытыми.

— Скажи мне, что ты хочешь увидеть, — шепчет он, приблизив губы к моему уху, его теплое дыхание заставляет меня дрожать. Мои соски немедленно твердеют, между ног разливается тепло. Это несправедливо. Тело предает меня без всякой причины, перескакивая от страха прямиком к вожделению.

Это адреналин, наверное.

— Сосредоточься, Ленор, — говорит он. Его голос подобен виски со льдом, он проникает в душу, теплый, ровный, опьяняющий. — Я знаю, что ты чувствуешь. Это часть изменений. Но мне нужно, чтобы ты прямо сейчас посмотрела на экран и сказала, что хочешь увидеть.

Опять говорит изменение. Что это значит?

Но он быстро переходит в приложение Facebook, заходит на мою страницу.

— Что ты хочешь увидеть? Здесь что-нибудь? Может быть, личные сообщения от друзей, которые интересуются, где ты? — он просматривает мои сообщения, но ничего нового не появилось. Затем он листает на стену. — Возможно, люди написали там, рассказывая о том, как ты пропала без вести.

На моей стене ничего нет.

— Как насчет того, чтобы погуглить твое имя? Конечно, ты, должно быть, сейчас во всех новостях. Симпатичная белая студентка, похищенная в Беркли? Ты будешь в заголовках всех газет.

Он гуглит мое имя. Есть куча Ленор Уорвик, включая меня, но в новостях вообще ничего нет.

О мой бог. Что, черт возьми, происходит?

Почему люди не ищут меня?

— Хорошо, тогда перейдем к сообщениям, — говорит он, открывая сообщения на телефоне. — Это должно все объяснить. О, а