Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

— Как ты мог! — что-то порвалось во мне. Он – довольный, не подозревающий ни о чём. Я – такая слабая, зависимая, бросившая всё даже не ради него, ради себя рядом с ним. Хотя бы с тенью его, моего. — Я чуть не умерла! Боже мой! Я чуть не умерла! — я заколотила кулаками по его груди, понимая: это он. Мой Вася никогда не выберет другую, когда в его жизни есть я. Страшная мысль, что он может и не просто может, но прекрасно, полноценно живёт без меня, потихоньку ослабляла хватку.

Продолжаю шептать ругательства, удары всё слабее, всё реже, а Слепцов не шелохнулся. Стоит, как и стоял, пока я не затихла. Смотрю на него: губы сжаты, острый подбородок, скулы подёргиваются. Не контролируя себя потянулась к его губам. Просто коснуться, просто убедиться, что он не застыл здесь, а всё такой же, живой.

Лёгкий поцелуй на который он ответил.

— Что стряслось? — не разжимая объятий.

— Я… мне… кое-что произошло. Мы можем где-то поговорить? Это очень секретно и очень срочно.

Он ухватил меня за руку и повёл к выходу, в полной тишине помог одеться.

— Вы не против прогулки?

Я замотала головой, выходя в распахнутую ошарашенным привратником дверь.

— Я на минуточку.

Вот с Павловым, который не послушался и остался меня дожидаться, придётся объясниться.

— Мадемуазель… — он приосанился, стоило мне сделать шаг к нему. — Я вижу… у вас всё получилось? — глянул мне за спину.

— Только благодаря вам. Спасибо, Николай, — я улыбнулась.

— Счастлив служить вам, моя прекрасная революционерка. Позволите? — он улыбался немножко грустно, но без злости. А я вот так и не поняла: что позволить? Но кивнула, у меня нет ни малейшего повода ему не доверять после сегодняшнего утра.

Он бережно взял мою руку в свою, большим пальцем случайно коснулся моего безымянного, где бывает обручалка – как огнём обжёг. Притянул ладонь к лицу, медленно коснулся воздуха, едва-едва не целуя руку.

— Не удивлюсь, если ваш спутник сегодня же пришлёт мне вызов.

— Не говорите глупостей! У нас просто…

Он перебил, уже отпуская мою руку.

— Алиса, скажите честно: у меня есть хоть какой-то шанс? Я могу увидеть вас снова?

Сейчас от дурашливости не осталось и следа, а я… он слишком по-рыцарски повёл себя сегодня, не заслужил ни обмана, ни корысти.

Я помотала головой, ужа сама улыбаясь с оттенком грусти.

— Ни единого. Мне больно говорить вам это…

— Только не вздумайте меня жалеть! — он вернул себе браваду и снова белозубо улыбался: — поверьте, я не так безнадёжен, и… знаете, — он полез в нагрудный карман: — я всё же не стану вас слушать, пока не узнаю об официальном объявлении, буду считать, что у меня есть шанс, а пока возьмите мою карточку. На всякий случай, — тёмно-коричневая картонка просунулась между пальцев. — И… простите, но я не настолько джентльмен, чтобы уступить вашему приятелю ещё и извозчика, — я еле сдержала смех, пришлось прикусить губу.

Павлов уехал. А я с невозмутимым Слепцовым пошла не торопясь в сторону Невского.

Как-то всё у нас одни и те же маршруты. Тогда, в первый вечер, как я оказалась здесь, мы уже вот так проходили мимо этого дома – подумалось, когда мы вышли на проспект. Пятиэтажный, песочного цвета, с аляпистыми эклектичными фасадами, в моём времени здесь будет банк, сейчас – чего тут только нету, судя по вывескам. В том числе и банки. Я залюбовалась витриной магазина часов – для меня, они словно сошли со старых, имперских фотографий. Какие-то на пьедестале, чтобы лучше рассмотреть, какие-то, побольше просто лежат. И среди них ни одних наручных. Если Россия не вступит в первую мировую, как скоро наручные часы появятся вот в таких вот витринах?

Василий откашлялся:

— Вот, возьмите, на всякий случай, — я не сразу поняла о чём он, перевела взгляд следом за его: мужские пальцы держат крохотный прямоугольник – карточку.

Серая бумажка совсем не заметна в большой руке, что держит её неловко, нелепо даже.

Забрала визитку, чтобы смущённый мужик не стушевался ещё больше, покрутила: штабс-капитан Василий…

— На всякий случай… это, мне… порекомендовали сделать…

— Спасибо, — сунула её к первой – начинается коллекция. — Василий Александрович, я искала вас…

— Я так и понял, когда увидел вас у Бризака. Что стряслось?

— Сегодня из заключения отправляют в ссылку одного человека, — Слепцов слушал молча, шёл, подстраиваясь под мой шаг, не перебивал. — Я точно знаю, что он сбежит, не знаю точно по пути ли, или уже из Сибири, но страшно не это. Тот человек сбежит за границу, будет там заниматься вербовкой, пропагандой, а сюда вернётся уже после той войны, когда свергнут царя. Он, с подвижниками, свергнет новое правительство, станет одним из лидеров нового государства и, если я не ошибаюсь, он будет главой красной армии, а вы, и остальные царские офицеры будете в белом движении, бороться с красными, чтобы вернуть свои порядки. Понимаете… это страшный человек, он прольёт реки крови, примет закон о красном терроре, в противовес военно-полевым судам. Тогда всех, на кого только ляжет подозрение в несогласии с революцией будут казнить на месте, без каких-то судов.

— И человек этот? — я только закрыла рот, чтобы вдохнуть для следующей тирады.

— Его фамилия Бронштейн, но потом он станет Львом Троцким. Я не знаю, используется ли им сейчас это, новое имя.

— Что ещё вы о нём знаете?

— Сейчас или в будущем?

— Сейчас. Только в Петропавловской крепости десятки политических, мне нужно чуть больше информации.

Он ни одним словом, ни единым взглядом не выразил скепсиса или недоверия. Неужели верит?

— Надо подумать, — мы проходили мимо гостиного двора, и я не сдержалась: — если мы ничего не изменим, то через десять лет все магазины здесь опечатают, а товары экспроприируют, — сказала задумчиво, глядя на огромный рынок.

— Не нужно подсыпать перца, я и так более чем впечатлён. В том числе и словом этим, не знаю, что это значит, но явно какую-то пакость, — я прыснула, он улыбнулся в ответ. Едва-едва, но мне хватило.

— Я просто никак не могу поверить, что вы мне верите.

— Такую околесицу не выдумать, — тяжело выдохнул, — даже такой барышне, как вы.

— Какой