Хозяйка старой пасеки 3 - Наталья Шнейдер

— Не может ли такое злодейство совершить одержимый бесом? — выручил Стрельцов кузину. — Кто знает?

Голос его звучал задумчиво и мягко, контрастируя с острым внимательным взглядом.

— Отец Василий, а часто ли вам приходилось встречать одержимых?

— Ни разу, — покачал головой священник.

— За все время службы?

— Да, за все полтора десятка лет. Были те, кого приводили как бесноватых. Но ни одного настоящего. Все оказались по части Ивана Михайловича и его коллег.

— Душевнобольные? — полюбопытствовала Варенька.

Священник кивнул.

Стеша забрала опустевшие тарелки и внесла блюдо с медвежатиной. Не знай я, что это за продолговатые брусочки в панировке, ни за что бы не догадалась.

— Изумительно, — не удержалась я от комплимента. — И совершенно нет этого привкуса дичины.

— Кир, ты должен поделиться рецептом! — сказала Варенька.

Стрельцов улыбнулся.

— Предпочту оставить его при себе.

Переждав поток восхвалений, исправник решил вернуться к прерванному разговору.

— В самом деле, отец Василий? Ни одного одержимого, только душевнобольные?

— Как я уже сказал, человеческий разум и без подсказок потусторонних сил на редкость изобретателен, на радость нечистому. Хотя, признаюсь, жутко видеть, как человек покрывается волдырями после того, как на него плеснули водой.

— Святой водой? — ахнула Варенька.

— Обычной, колодезной. Но я сказал, будто это святая вода. И она обожгла. Согласитесь, таким мелким обманом нечисть не провести.

— Иван Михайлович, как такое возможно? — Графиня переключилась на доктора.

— Хотел бы я знать, — вздохнул доктор. — Многое было бы куда проще. К сожалению, медицина еще очень далека от того, чтобы полностью понять, как устроен человек и каковы его возможности.

— При такой обширной практике, как у вас, вы наверняка встречали немало странного, — сказал Стрельцов.

— Конечно. Но большинство этих историй о болезнях души и тела — неподходящая тема для застольной беседы в кругу барышень.

— Расскажите! — воскликнула Варенька.

Стрельцов смерил ее осуждающим взглядом, но вслух одергивать не стал. Варенька сделала вид, будто не заметила, и уставилась на доктора глазами несчастного котика. Иван Михайлович сдался:

— Была в моей практике хрупкая барышня, которая уверовала, будто за ней явился возлюбленный на небесном корабле. Она собиралась выйти к нему в окно третьего этажа. Ее отец и трое взрослых братьев не могли оттащить ее от окна — к счастью, пока они боролись, успели прибежать дворник и кучер.

Он покачал головой.

— Удивительно, на что порой бывает способен человек.

— В самом деле, — кивнул Стрельцов. — Жаль, что нам неизвестно, отчего случаются душевные болезни. Или внезапные выздоровления.

Я поперхнулась медвежатиной. Твою ж!.. За поцелуйчиками и неприличными предложениями я совершенно забыла, по какому поводу исправник здесь. Зато он не забыл.

— Глафира Андреевна? — Исправник налил кваса мне в стакан. — Выпейте. Это поможет.

— Прошу прощения. — Я натянула на лицо улыбку.

Выплеснуть бы этот квас ему на голову с воплем «ты на что намекаешь, гад!». Впрочем, он не намекает. Он говорит прямо, как всегда.

Интересно, только ли в убийстве старухи он меня подозревает или еще что собирается инкриминировать? Контрабандный чай, например?

Иван Михайлович всплеснул руками.

— Как я бестактен! Глафира Андреевна, простите старого дурня! И ни в коем случае не принимайте…

— Что вы, Иван Михайлович! За что же мне обижаться на вас? — Я покосилась на исправника, сидевшего с невинным видом. — Из песни слов не выкинешь. Я действительно болела, правда, причина была вполне очевидна. Как сказал отец Василий, зло довольно изобретательно и без подсказок потусторонних сил. К счастью, сейчас я здорова. Не могу назвать это иначе как чудом, дарованным мне Господом, но я не собираюсь пренебрегать этим чудом и постараюсь сделать все, чтобы оно произошло не напрасно.

Сущая правда, между прочим.

— И, конечно, Кирилл Аркадьевич, находясь здесь по долгу службы, имеет право быть бестактным, — продолжала я.

Стрельцов покаянно склонил голову:

— Прошу прощения, Глафира Андреевна. Иногда я в самом деле веду себя как сущий солдафон.

Так я и поверила, что он не уследил за языком! Вопрос только — с какой целью?

— Не расстраивайся, Глаша, — прощебетала Варенька. — На самом деле я очень рада, что ты здорова! Что бы мы все без тебя делали!

Как же я устала от намеков различной толщины и разговоров с двойным, а то и тройным дном! Я посмотрела исправнику в глаза.

— Вы не успели спросить Ивана Михайловича, возможно ли изобразить душевную болезнь. Думаю, я смогу ответить вместо него. Возможно. Даже сломанную кость не всегда можно определить сразу, что уж говорить о сломанном разуме? Только Господу ведомо, что в душе у человека, а люди, пусть даже врачи, вынуждены делать выводы из того, что видят. Или из того, что им показывают.

Стрельцов снова едва заметно склонил голову.

— Вы совершенно правы, Глафира Андреевна. Умный человек не выворачивает душу всем подряд, а показывает лишь то, что хочет показать. Но тем интересней все же увидеть его настоящим.

Ах, так? Сам напросился!

— В самом деле. Не каждый позволит застать себя без мундира… — я скопировала его полуулыбку, — в который почти все из нас запаковывают свою душу. Наверное, только священникам часто доводится видеть обнаженные человеческие души. Что скажете, отец Василий? — повернулась я к священнику.

Стрельцов стиснул черенок вилки, но перебивать священника не мог. Неприлично. В кои-то веки приличия играют на моей стороне!

— Не так часто, как вы думаете, Глафира Андреевна, — задумчиво произнес отец Василий. — Большинство людей лгут себе даже охотнее, чем другим, и не осмеливаются быть собой даже перед лицом Господа нашего. Пожалуй, тут снова к Ивану Михайловичу. Говорят, страдания очищают, а кому, как не доктору, знать о страданиях?

Глаза Вареньки начали стекленеть — похоже, оборот, который приняла беседа, стал ей скучен.

— Я бы не сказал, что страдания очищают, — медленно проговорил доктор. — Они обнажают душу. А души, как и тела, бывают разными. Иные прекрасны, иные — в шрамах…

Я не удержалась — глянула на Стрельцова. На скулах исправника заиграл румянец.

— … а некоторые просто уродливы, — закончил доктор.

— Мне кажется, иные шрамы могут быть интересней гладкой, но безликой красоты, — не удержалась я. — Шрамы, которые мы носим на теле и душе, — свидетельство того, что мы оказались сильнее того,