Негодная певица и некромант за клавесином - Мстислава Черная

мне с ним столкнуться. Мальчик нравится мне всё больше и больше.

Благодаря Марку проблем с поиском обратной дороги не возникает. Правда, он приводит меня к парадному крыльцу. Я, не задумываясь, шагаю в пятно света под фонарём, а из дома выходят гости, среди которых господин Дельси и Берт.

Глава 11

Испуганно отшатнувшись, я замираю в темноте, ловлю ртом холодный ночной воздух. Сердце заполошно стучит, и я чувствую такой знакомый страх. Если меня сейчас увидят…

Марк тянет меня за руку, и я позволяю вести себя невесть куда. Мы всего лишь отступаем в проулок, а я будто в прошлое вернулась, я будто снова стала куклой на верёвочках. Я не согласна! Но страх сковывает. Если меня заметят… Я ловлю себя на том, что снова и снова кручу в голове обрывок мысли без продолжения. Ну, заметят. И что?

Опозорюсь, попаду под домашний арест, расстрою родителей…

А ведь ничего по-настоящему страшного. Единственное, чего стоит опасаться всерьёз — это домашнего ареста. Сидя запертой в четырёх стенах, я не смогу давать концерты.

Но есть ли смысл выходить на свет?

Настоящего скандала не получится.

— Пойдём с чёрного хода, — шёпотом прошу я.

Кажется, меня не заметили или заметили, но благодаря серому плащу, приняли за случайную прохожую. Я выдыхаю.

Марк уверенно выбирает направление, и мы обходим дом.

На крыльце я пробую дверь — не заперто.

— Ваши газеты, госпожа! У меня есть только сегодняшние, зато четыре разные. И я завтра принесу.

— Хорошо. Главное, родителям не попадись.

— Не волнуйтесь, госпожа! Всё будет в лучшем виде! — обещает он.

— Беги уже.

Я прячу газеты… под подол платья, в панталоны, и только затем вхожу. Грабить служанок в мои планы не входило, и я закидываю плащ на вешалку. Хм, а это чей-то плащ или горничные берут первый попавшийся?

Пустое любопытство.

Прокравшись по коридору, я гадаю, как попасть в спальню так, чтобы никто не узнал.

Или хотя бы на второй этаж — меня беспокоят не столько родители, сколько вездесущие слуги. Сегодня в доме не только наши постоянные, но и нанятые через агентство на один вечер. Пожалуй, в холле у меня нет шансов, и я возвращаюсь к чёрной лестнице.

Уже на верхнем этаже в коридоре я сталкиваюсь с сеньорой Таэр.

— Вы не были в своей комнате, юная госпожа.

А я хотела быть милой…

Злости уже нет, поэтому я бросаю на женщину взгляд, в который вкладываю всё своё недовольство и раздражение, и прохожу мимо. Я понимаю, что она доложит маме — пусть.

Скрывшись в своей комнате, я перво-наперво вытаскиваю из штанов газеты и замираю, держа их в руках. Я понимаю, что их нужно спрятать. Но куда?! Я никогда ничего не прятала. Под кровать, наверное, глупо? За гобелен?

Я кручусь на месте.

Хорошо, я прикрыла дверь между спальней и будуаром.

— Карин!

Я прячу газеты в единственное место, которое пришло мне на ум — под кровать. И сажусь.

— Мама? Ужин закончен? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. — Как всё прошло?

Под юбкой же газет не видно, правда?

— Карин, ты не была в своей комнате? Почему ты до сих пор в платье? Где ты была? — мама сыплет неудобными вопросами.

Она поняла, что я сбегала?!

Да нет, не могла.

— Я была в своей детской, — говорю я первое, что приходит на ум.

— Бегала обнимать своего зайца? — настороженность уходит, мама вздыхает и даже по-доброму улыбается.

— Угу, — какое хорошее объяснение она придумала.

Мама подходит ко мне, и я смотрю на неё снизу вверх.

Неужели нет способа докричаться? Если я расскажу, что вернулась из будущего, меня начнут лечить как душевнобольную. То, что я стану певицей, родители тоже не примут — это не серьёзно, у меня нет слуха, голоса, и ещё тысяча бессмысленных причин.

Сказать, что буду самостоятельной? Мама придёт в ужас, потому что по её мнению за женщину должен думать мужчина, сперва отец, затем муж.

Интересно, а когда-нибудь потом, когда я стану той, кем мечтаю быть, они смогут принять мою правду?

— Карин, — вздыхает мама, садится рядом со мной и обнимает

Я опускаю голову ей на плечо:

— Да?

— Повернись, я расстегну, — мама гладит меня по спине и снова целует в лоб.

Даже не ругает за выходку с пением…

Мама меня любит. Какой ещё девушке мама будет заменять горничную? А всё, что я собираюсь сделать в ответ на её любовь, это заставить волноваться, и от этого горько. Горько от того, что при всей её любви нас ждёт противостояние.

Я послушно поворачиваюсь — миг воцарившейся идилии драгоценен.

И лишь когда с меня спадает платье, я вспоминаю, что у меня в декольте деньги, и я их ещё не перепрятала. Купюры лежат в белье под нижней сорочкой, а вот платок с мелочью падает мне на колени, и мама его видит.

— Что это, Карин? — мама протягивает руку.

— Это… подарок.

Если объяснить моё нежелание выходить за Берта любовью к другому… По крайней мере это мама точно поймёт.

— Карин?! — она всматривается в моё лицо.

Я стискиваю платок и, вывернувшись из её объятий, вскакиваю:

— Да! И что? Он такой замечательный! Он настоящий! Не то что Берт. И я люблю его!

Маме больше не до платка, но, кажется, я на ровном месте создала себе очень большие проблемы.

Мне не нравится лгать, но сказать правду страшнее. Вот когда-нибудь позже, когда я не буду так уязвима, как сейчас…

— Карин, как ты могла? Мы с папой заботимся о тебе, думаем о твоём будущем, а ты… Ты же была такой хорошей девочкой, как ты могла влюбиться?

— А что, хорошие девочки не влюбляются?

— Ты забыла, как закончила кузина Эмилен? Дай сюда! — мама встаёт и протягивает руку, требуя отдать платок.

Она ни на мгновение не усомнилась, что я подчинюсь.

Но я лишь крепче стискиваю свои гроши.

— Закончила? Мама, но кузина, насколько я помню, жива и отнюдь не бедствует. Всё, что она потеряла — это приглашения на праздники, и, знаешь, невелика потеря. Может, она счастлива? Как насчёт того, чтобы тайком навестить кузину и спросить у неё самой?

— Карин, ты сошла с ума.

— То есть по делу тебе возразить нечего?

Мама не отвечает. Она зовёт сеньору