Хозяйка заброшенного замка - Надежда Игоревна Соколова

Дядя Дерек. Никто из папиных друзей не стал бы дрова рубить или снег копать. А он… он как будто все умеет. И все понимает.

— Да, — тихо согласилась я, глядя на короля червей в своей руке. — Он… неожиданный.

— Мне кажется, он тебе нравится, — без тени злого умысла заявил мальчик, переворачивая карту.

Я замерла на секунду, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Детская прямота была подобна удару лопатой по сугробу — резкой и обнажающей то, что было под ним.

— Он приятный и воспитанный гость, — сказала я, тщательно подбирая нейтральные слова. — И я рада, что он смог тебе помочь.

Эдгар лишь хитро улыбнулся, как бы давая понять, что мои взрослые уловки его не обманут, но спорить не стал.

Мы доиграли партию, и вскоре с нижнего этажа донесся запах готовящегося обеда — Ирма, как всегда, делала свое дело без лишнего шума. Скрип двери и гул голосов внизу возвестили о возвращении расчистивших дорогу «мужчин». Их шаги, тяжелые и усталые, но довольные, прогремели по лестнице. Мир, казалось, вернулся в свою простую, понятую колею: работа сделана, дом в безопасности, больной на поправке. И в этой простоте, среди запаха еды и детского смеха, было какое-то новое, тихое умиротворение, которого я не чувствовала очень давно.

Глава 11

После обеда, когда Леопольд снова удалился к себе, а Ирма бесшумно растворилась в своих хозяйственных делах, мы с Дереком в очередной раз оказались в гостиной у камина. Но на сей раз тишина между нами была иной — не мирной, а напряженной, будто заряженной невысказанными словами. Я чувствовала это по тому, как он медлил, прежде чем сесть, по тому, как его взгляд, обычно скользящий по деталям обстановки, теперь был прикован к огню, но видел что-то за его пределами.

Он не стал ждать, пока Ирма принесет чай. Вместо этого взял чайник и налил нам обоим остатки остывающего настоя. Его движения были сосредоточенными, почти ритуальными.

— Вы знаете, Ирен, — начал он, и его голос прозвучал тише, глубже обычного, — когда я выехал из своих земель, у меня не было четкой цели. Просто… тянуло сюда, в эту сторону. Я думал, это старый друг манит — Андреас, воспоминания юности. Что пора навестить, посмотреть, как он устроился, как растут его сыновья.

Он сделал паузу, обернув ладони вокруг теплой чашки, но не пил.

— И я приехал к нему. Но там, в его усадьбе, с ее порядком, роскошью и… скрытым напряжением, я понял, что ошибся. Тянуло не туда. Мне стало там невыносимо тесно за два дня. И тогда я вспомнил, что у Андреаса есть сестра. Живет одна, в старом замке в лесу. И я, пользуясь старым правом дружбы, почти что навязался ему в спутники для этой поездки к вам.

Он поднял на меня глаза. В них не было насмешки, не было игры. Была только обнаженная, пугающая своей прямотой серьезность.

— И оказалось, что тянуло именно сюда. К этим стенам. К этой тишине. К этому камину. — Он жестом указал на огонь. — С первого вечера, когда мы сидели здесь, я почувствовал что-то невероятное. Я почувствовал себя… как дома. Больше, чем когда-либо за последние десять лет в своих собственных покоях или в столичных салонах.

У меня перехватило дыхание. Я сидела, боясь пошевелиться, будто любое движение спугнет эти слова, заставит его взять их назад.

— Дерек, — выдохнула я, не зная, что сказать. — Вы… вы говорите о покое, который нашли. Я рада, что мой дом может дать вам это.

Он покачал головой, и легкая, печальная улыбка тронула его губы.

— Нет, Ирен. Речь не только о покое. Речь о вас.

Он отставил чашку и наклонился вперед, сблизив наше пространство. От него пахло снегом, деревом и чем-то теплым, человеческим.

— Мне нравится, как вы держите себя. Гордо, даже когда вам трудно. Как вы заботитесь о племянниках — без сюсюканья, но с настоящей, суровой нежностью. Мне нравится ваш ум, который проглядывает за каждым вашим сдержанным словом. Мне нравится, как вы смотрите на мир — без иллюзий, но, кажется, все еще с надеждой где-то глубоко внутри. Вы… вы самая настоящая вещь, которую я встречал за долгое время в мире, полном блестящих подделок.

Это было почти что признание. Не в любви, пожалуй, еще нет. Но в глубокой, необъяснимой симпатии, которая была куда опаснее и значимее мимолетного увлечения. Мои ладони стали влажными. Сердце бешено колотилось, смешивая страх, недоверие и какую-то дикую, запретную надежду.

— Вы почти не знаете меня, — прошептала я, и мой голос дрогнул. — Я… я старая дева, живущая в развалинах. У меня нет состояния, нет связей, нет будущего в том смысле, в каком его понимает ваш свет.

— А я устал от «моего света», — отрезал он, и в его голосе впервые прозвучала сталь. — И мне наплевать на ваше состояние или его отсутствие. Что касается будущего… — он откинулся на спинку кресла, и его взгляд стал задумчивым. — Будущее — это то, что строят. А строить его на фундаменте искренности и взаимного уважения, мне кажется, куда надежнее, чем на кучах золота и лживых клятвах. Я не прошу от вас ответа сейчас. Я даже не знаю, что именно прошу. Я просто хочу, чтобы вы знали. Чтобы вы перестали смотреть на меня как на обузу или случайного гостя. Для меня вы — не случайность. А этот дом… он стал за эти дни тем местом, куда мне хочется возвращаться.

Он замолчал, дав своим словам повиснуть в воздухе, смешаться с треском пламени. Я не могла найти слов. Во мне боролись скепсис земной Ирины Андреевны, привыкшей к одиночеству, и отчаянное желание той Ирен из сна, которая смело принимала внимание и радовалась ему. И над всем этим — образ той, другой Ирен, которая там, на Земле, без страха заигрывала с мужчинами. Может, и мне пора? Но это было так страшно.

— Это… много, — наконец выдавила я. — Слишком много, чтобы осмыслить за один вечер.

— Я знаю, — кивнул он, и в его взгляде не было разочарования, только понимание. — У нас есть время. По крайней мере, до моего отъезда. А там… посмотрим.

Он больше не давил. Он просто сидел напротив, позволяя мне дышать, думать, чувствовать этот невероятный, сбивающий с