Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова

Когда б не Михайла — погорели бы.

Точно.

Фёдор как услышал — трость сломал. Тяжелую, черного дерева… просто руками — и хрясь! Только щепки в разные стороны полетели. Боярин аж шарахнулся, но Руди его перехватил, успокоил. Понятно же, не на боярина гневаются, на татей.

Потом посланцы царевича отправились на двор к боярину.

Одного татя сволокли в мертвецкую, второго отдали в пыточный приказ. Понятно, пользы с них мало будет, ну а вдруг? Это ж не просто так поджигать шли, это точно на Устинью целили. Из-за царевича…

А это уже дело государево. Можно «Слово и дело» кричать.

Заодно и царевич на подворье заехал к боярину. Приказал не чиниться, сразу к Михайле прошел… тот, бедняга, с лавки встать хотел, так Фёдор его мигом обратно уложил, придавил, благодарил за смекалку и за помощь.

Перстнем с руки пожаловал, а там, может, и еще чего будет.

Боярин тоже дураком не был, видел, как Аксинья на красавца поглядывает.

Ну так посмотрим… все ж Ижорский, не абы кто. Ежели будет у него вотчина, доход какой, так за него и Ксюху отдать можно будет. И Михайле с царевичем породниться выгода прямая.

Подумаем…

Царевич уехал — сынок домой пожаловал.

Служба, понятно, а все ж пораньше бы его… а то приехал — на готовенькое. Боярин махнул рукой, спихнул все на сына — и тоже спать пошел.

Подождут все дела до утра. А лучше — до обеда. Ему уж не семнадцать — резвым козликом скакать…

Справедливости ради, выспаться боярину дали. И обед для него сразу накрыли, и его любимые пироги с вязигой приготовили.

А как наелся боярин, как успокоился, так и явились к нему деточки.

Устя и Илюшка.

— Батюшка, позволишь слово молвить?

Боярин на сына посмотрел, живот погладил.

Гневаться неохота. Хорошо пироги легли.

— Говори, сынок.

* * *

— Батюшка, — Илья смотрел почти отчаянно. — Знаю я про Марью Апухтину. И про дочку ее тоже знаю. Устя сказала.

Боярин брови насупил.

Знает он. И что теперь — ругаться будет? Потребует на ком другом жениться? Так-то может… всякое бывает, хоть и редко. Ох и выдерет он дочку за косу! Поделом будет! Полезла, дурища… волос долог, ум короток!

— Батюшка, а когда я Машкину дочь в семью приму, не сможем мы у боярина Апухтина еще чего потребовать?

— Хм?

Тут уж мысли у Алексея Заболоцкого резвыми конями вдаль помчались.

Да попросить-то можно, там еще мельничка доходная, но…

— А с чего ты так решил, Илюша?

— Почему нет, батюшка? Устя к Машке ездила, она и сказала, что тоскует девка, из-за ребеночка слезы льет. Ну так… я и не против, пусть будет. Значит, и плодовитая, и рожать может, и наших детей любить будет. И мне обязана будет. Мы ж скажем, что это я с ней… тогда. Встретились, случилось, да я и не знал, а как она призналась, так и поженились. Девка — это ж не парень, ей не наследовать… авось, и не объест. Подрастет — замуж выдадим за кого семье полезного… Апухтины, всяко, нам должны будут. Никола Апухтин внучку-то никуда не денет, а боярыня Татьяна крепко злится. Ей чужие языки поперек горла, а так и рты заткнем, и нам лучше…

— Ишь ты, мудрый какой.

— Так ты, батюшка, тому и учил. Чтобы все в семью, чтобы род крепить.

Алексей задумался.

Почему нет-то? Умная мысль сыну в голову пришла. Сам додумался — или подсказал кто? Посмотрел на Устинью.

— А ты чего?

— А я тоже за Машку просить, батюшка. Очень уж она вчера убивалась. Родная же кровиночка…

Понятное дело — баба. Вечно у них какие-то жалости да слезности. Боярин и махнул рукой.

— Ладно. Поговорю я с Апухтиным… когда согласится он — пусть девчонку привозят.

— Когда поедем, батюшка?

— Да хоть и сейчас поедем. Ладно… через часок. Прикажи пока коней заложить, да подарок какой невесте найди.

— Благодарствую, батюшка.

Алексей только рукой махнул.

А и ладно. Тут сразу несколько уток одной стрелой сбить можно. И Апухтины довольны будут, и срам прикроется, и когда узнает кто лишнее… а тоже шипеть не станут. Не гулящую взял за себя Илюха, а просто — было у них до свадьбы.

Ну так удаль молодцу не в укор, а Машка молчала до последнего, вот и не знал никто. А как призналась она, так и оженили ребят. Дело житейское. И сраму никакого.

Повыгоднее кого найти?

Сначала Устяшу выдать, а потом через царевича кого посватать?

Э, нет. боярин Заболоцкий свое место знал, и лишнего ухватывать не хотел. Укусить-то ты можешь. А сожрать? Переварить? То-то и оно…

Даже если Устя за царевича пойдет, все равно… не много это и даст. Разве что почет, а что до денег… Борис крепок, править ему долго, еще и детей наделает. Фёдор тогда и вовсе в стороне от трона останется. Так что лучше на журавля в небе и не замахиваться, синица целее будет.

Поговорит он с Николой. Им обоим то выгодно, а когда выгода общая — и дело радостнее делается.

* * *

— ЧТО⁈

Вот и для Истермана очередь кричать настала. И плевать, что государь!

— КАК — УБИЛИ⁈

Борис на Истермана посмотрел даже с сочувствием. Понятное дело… пришел ты к государю, по какому-то делу, а тебе — и таким известием, да промеж ушей.

Кто другой и вовсе упал бы.

— Одним ударом. В сердце. Известно тебе что о делах его?

Руди ровно и не слышал.

— Государь… могу я увидеть его? Умоляю!

Борис подумал пару минут.

Где сейчас тело Данилы? В храме. А царица? Кажется, патриарх увел ее, да… Марина еще заглядывала. Он попросил супругу соболезнования выразить.

Вдруг да помирятся?

Не ссорились царицы так-то, но и друг друга не любили. А тут — от Марины и не надобно ничего, просто зайди, да посочувствуй. Так царица и поступила.

— Идем.

В храме тихо было, спокойно, благолепно.

Тело лежит, свечи горят, дьячок молитву читает… Борис его отпустил. Пусть пока… мало ли, что Руди скажет.

Не прогадал, как оказалось.

Руди на колени рядом с гробом упал, руку Данилы схватил, поцелуями покрыл.

— Сердце мое, любовь моя…

Борис даже брови поднял.

Такая привязанность?

Дальше прислушался. И скривился от омерзения.

Поговаривали про Истермана, что он и содомскому греху не