Франсуаза Саган - Зима любви

— Так вот, — заканчивала Клер, — когда этот мальчишка пришел ко мне, держа «это» под мышкой и когда я посмотрела при свете на «это», то сначала решила, что у меня не в порядке со зрением. Ну а потом я ему сказала… Знаете, что я ему сказала?

Гости вяло попытались симулировать интерес.

— Я сказала ему: «Месье, я думала, что глаза существуют для того, чтобы видеть. Так вот, я ошибалась: на этом полотне я не вижу ничего. Ровным счетом ничего.»

И словно желая изобразить это «ничего», она сделала неопределенный жест рукой и опрокинула бокал с вином на скатерть. Каждый воспользовался этим маленьким инцидентом, чтобы встать из-за стола. Люсиль и Антуан тоже встали, только их головы были низко опущены. Их разбирал сумасшедший смех.

4

Как опасен и вместе с тем прекрасен смех вдвоем. Извечный спутник любви и дружбы, желания и отчаяния. Но Антуан и Люсиль смеялись как школьники. Они оба были любимы и желанны, и к тому же их опекали серьезные люди. Зная, что наказание за шалость неминуемо, они укрылись в углу салона и там предались своему смеху. По парижскому этикету любовников обычно сажали за стол врозь, но в антракте они обязаны были встретиться, чтобы с рассеянным видом обсудить происходящее, шепнуть слова упрека или любви. Диана ждала, когда Антуан подойдет к ней, а Шарль даже сделал шаг в сторону Люсиль. Но та демонстративно смотрела в окно. Ее глаза были полны слез от смеха, и каждый раз, встречаясь со взглядом Антуана, она быстро отворачивалась в сторону, а он зарывался носом в платок. Поначалу Клер решила не обращать на них внимания, но затем заметила, что гостей начали охватывать зависть и гнев. Кивком головы она отдала приказ Джонни: «Ну-ка скажи этим детям, чтобы вели себя хорошо, а то их больше не пригласят». К несчастью, Антуан заметил этот кивок и засмеялся еще пуще, так, что ему пришлось даже опереться о стену. С веселым видом к ним приблизился Джонни.

— Люсиль, сжальтесь надо мной, скажите, что случилось. Я просто умираю от любопытства.

— Ничего, — ответила Люсиль. — Ровным счетом ничего. В этом-то и весь ужас.

— Ужас, совершеннейший ужас, — согласился Антуан. У него растрепались волосы, а смех так раззадорил его и сделал таким молодым, что Джонни на мгновение почувствовал мучительное желание.

Но тут подошла Диана. Она была в бешенстве, а злость ее красила. И это всем знакомая осанка, зеленые глаза, стройная фигура придавали ей вид великолепной боевой лошади.

— Что это вас так рассмешило? спросила она хорошо поставленным голосом. Но в этом прекрасном голосе явно сквозили подозрительность и снисходительность. Особенно подозрительность.

— А мы… ни над чем… — невинно ответил Антуан. И это «мы»! Она, Диана, никогда не могла добиться того, чтобы он сказал так про них. Это окончательно вывело ее из себя.

— Ну тогда прекратите вести себя как невежды, — сказала она. — Если не можете быть остроумными, то по крайней мере ведите себя вежливо.

На мгновение воцарилось молчание. Люсиль находила естественным, что Диана выговаривала своему любовнику, но она обращалась к ним — во множественном числе, — а это было лишним.

— Держите себя в руках, — сказала она. — Вы не в силах запретить мне смеяться.

— И мне тоже, — спокойно заметил Антуан.

— Извините меня, я что-то устала, — проговорила Диана. — Шарль, будьте столь любезны, проводите меня. У меня раскалывается голова.

Шарль только что подошел к ним и не знал, куда деваться. Он поклонился Люсиль, и та сказала ему с улыбкой:

— Увидимся дома.

После их ухода гости весело и оживленно зашумели, как всегда бывает после скандалов. Обычно первые три минуты все громко говорят о чем-нибудь своем, чтобы затем тихо осудить происшествие. Люсиль и Антуан остались одни. Она задумчиво взглянула на него и оперлась о поручень балкона, а он спокойно курил.

— Мне очень жаль, — извинилась она. — Мне надо было сдержаться.

— Пойдемте, — сказал он. Я провожу вас, а то нарвемся на новый скандал.

Клер пожала им руки с заговорщическим видом. Да, они были правы, уходя домой, и все же она еще помнила, что такое молодость. Вместе они составляли прекрасную пару. Она могла бы даже помочь им… но нет, ведь был Шарль Блассан-Линьер. Что-то у нее сегодня вечером с головой…

Париж был черным, блестящим, манящим… и они решили идти пешком. Оба испытали облегчение, когда дверь закрылась и лицо Клер с ее неестественными подмигиваниями исчезло. Это облегчение тут же уступило место другим чувствам: желанию сразу расстаться или наоборот познакомиться ближе, короче — сделать что-нибудь, поставить точку в странном вечере. Люсиль не испытывала ни малейшего желания играть ту роль, которую ей отвели взгляды остальных гостей, когда она прощалась с ними. Это была роль молодой женщины, покидавшей своего старого покровителя ради молодого и красивого парня. Нет, об этом не могло быть и речи. Однажды она сказала Шарлю: «Может быть, я и сделаю вас несчастным, но по крайней мере вы не будете смешным». И действительно, те несколько раз, когда она изменила ему, он даже ничего не заподозрил. Весь этот вечер получился каким-то дурацким. Что она делала тут на улице, рядом с этим незнакомцем? Она повернулась к нему и улыбнулась.

— Не будьте столь хмурым. Хотите, мы можем пропустить по стаканчику по дороге?

Однако одним стаканчиком дело не закончилось. Они посетили баров пять и пропустили два, потому что Антуану было невыносимо заходить в них с кем-нибудь еще, кроме Сары. Они болтали. Они несколько раз перешли Сену, поднялись по улице Риволи, вышли на площадь Согласия, зашли к «Гарри», выпили, вышли. И вновь появился тот утренний ветер. От усталости, выпитого виски и напряжения Люсиль шатало из стороны в сторону.

— Она изменяла мне, — рассказывал Антуан. — Понимаете, бедняжка считала, что так надо: спать с режиссерами, журналистами… Она обманывала меня без конца, а я строил из себя гордеца, издевался, судил ее… Боже мой, по какому праву! Ведь она любила меня, да, я уверен в этом, она любила меня. Да что с меня взять…

В тот вечер, накануне ее смерти, она почти умоляла меня, просила остаться и не дать ей уехать в Довиль. Но я сказал: «Валяй, езжай, тебе ведь хочется». Какой же я идиот, самонадеянный идиот!

Они проходили через мост, и он стал расспрашивать ее о себе.

— Я никогда ничего не умела, никогда, — отвечала Люсиль. — Жизнь казалась мне логичной, пока я жила с родителями. Я хотела учиться в Париже. Мечтала. Вот с тех пор я и ищу в каждом родителей: в любовниках, друзьях. Я уже смирилась с тем, что ничего не могу, ничего не умею… Живу без забот… И я довольна жизнью. Это ужасно, но как только утром я открываю глаза, что-то во мне мертвой хваткой цепляется за жизнь. Я уже, наверное, никогда не изменюсь. Да и что остается? Работать? Чего ради. А может быть, мне полюбить, как любите вы… Что у вас с Дианой?