Елена Арсеньева - Царица любит не шутя (новеллы)

Тогда она решила сама пойти к Троице, чтобы помириться с Петром. Но и он, и его советники отлично сознавали, что ее встреча со стрельцами может все переменить. Слишком сильным было обаяние ее личности — женщины, государыни, повязанной с ними круговой порукой майского мятежа и хованщины[23]. Поэтому ей не позволили даже близко подойти к Троице. Возле Воздвиженского ее остановил князь Троекуров, верхом ожидавший ее у обочины.

Спешился неохотно.

— Воротись в Москву, царевна, — сказал угрюмо, не глядя в глаза и воротя щекастую рожу, как будто от больной немытой нищенки. Даже и слово «царевна» в его устах отчего-то звучало оскорблением — словно непотребной девкой назвал. — Не то…

— Ты не забыл ли, пес, с кем говоришь? — так и взвился стоящий на полшага позади Софьи Федор, сжимая рукоять нагайки и, по всему, испытывая сильнейшее желание пустить ее в ход. — Опамятуйся!

— Ты сам пес поганый и приблудный, — вызверился Троекуров — без особенной, впрочем, злости, словно и впрямь на ошалелую дворняжку. — А ты, царевна, меня послушай, я ж тебя еще вон с каких пор помню, — он показал рукой чуть выше земли. — Возвращайся в Москву да сиди там безвылазно. А придет царь, в ножки к нему пади и бейся лбом о землю, может, тогда он тебя простит, помилует, в монастырь с миром отпустит, а не поставит голышом посреди площади под кнут, чтоб со стыдного места лоскутами кожу драли!

— Пес! — взвыл Федор, взмахнув нагайкой, и быть бы Троекурову рассечену надвое, ибо Шакловитый был в сей забаве горазд непревзойденно, да лошадь испугалась крика — заиграла, отскочила, невольно заслонила боярина.

Тут охрана Троекурова ринулась вперед, тесня копьями Шакловитого, и он, как ни рвался, как ни ярился, принужден был сдержаться.

— Воротись в Москву, царевна, — уж в третий раз буркнул боярин, тяжело забираясь на лошадь-спасительницу. — Ежели придешь дерзновенно в Троицу, то с тобой поступлено будет нечестно.

И он уехал вместе со своей охраной, а Софья еще какое-то время оставалась при дороге, и почему-то думала она лишь о том, что именно здесь, около Воздвиженского, три года назад срубили голову Ивану Хованскому, верному ей, царевне Софье, Тарарую. А она отдала его, сама отдала на расправу…

Она тогда еще не знала, что самого верного — и самого любимого — ей тоже предстоит отдать.

И вот 1 сентября в Москву явились от Троицы стрелецкие полковники с требованием выдать Шакловитого, Медведева и других сторонников Софьи.

Она не поверила своим ушам и подняла переговорщиков на смех. Выбежала на крыльцо и принялась говорить с собравшимися внизу стрельцами о том, как верен ей Шакловитый, скольким она ему обязана. Но они ничем не были обязаны Шакловитому, а потому мертвое молчание стало ей ответом.

Слишком серьезные силы собрались в то время у Троицы, чтобы каждый из стрельцов не задумался прежде всего о своей участи. Даже судьба царевны уже никого не волновала, что ж говорить о Шакловитом… Сначала они молчали, но спустя несколько дней уже сами лезли в Кремль нахрапом, требуя выдачи Федора «как главного зачинщика бунта и смертного убийства».

Сильвестр Медведев, узнав об этом, ударился в бега. Слова-пророчество Митьки Силина: «Федор Леонтьевич повеся голову стоит, и это значит, что ждет его кручина великая, а то и погибель» — беспрестанно звучали в его ушах. То он жалел, что не спросил Митьку о своей собственной участи, то смирялся с ней, неминучей, какой бы ни была, стремясь, однако, уйти от Москвы подальше…

Ему не удалось.

Не удалось и Софье спасти Федора — прежде всего потому, что он сам не захотел спасаться. Боялся за жизнь царевны, любимой своей царевны. Надеялся купить своей жизнью ей прощение.

Ему это тоже не удалось. Но в то сентябрьское студеное утро, когда вышли они на кремлевское крыльцо — после последней своей ночи, в которой почти не было места любви, зато было много места слезам и молитвам, — Федор Леонтьевич крепко надеялся, что жертва его будет не напрасной. Его уже причастили и соборовали, словно покойника, и царевна, дав ему в руки образ Пресвятой Девы (такой же, какой она дала три года назад Ивану Нарышкину!), в последний раз поцеловала его в лоб — как целуют покойника. Да он и был уже покойником, хоть выдержал еще два дня неистовых, бессмысленных пыток, в которых участвовал и сам Петр — подрастающий орел, вернее, стервятник! — прежде чем его вывели на обочину Московской дороги да срубили ему голову топором. А спустя год на том же самом месте был казнен, после тюремного заключения и пыток, и Сильвестр Медведев: «За его воровство, и измену, и за возмущение к бунту».

Князь Василий Голицын, единственный из всех бояр, сначала не пошел на поклон к новому царю, уехал в свою подмосковную вотчину, но в конце концов отправился-таки в Троицу. Это последнее унижение было для него напрасным: с полпути его завернули в ссылку в Пустозерск. В дороге его нагнал посланник от Софьи — с последним, утешительным письмом и деньгами. Это было все, что она могла сделать в память давней любви. Позднее она узнала, что дальше Мезени Голицын не уехал за тяготами и дальностью пути. Там ее князь и остался избывать свой ссыльный век.

А сама Софья…

Софью царь Петр отправил в Новодевичий монастырь.

Убить ее было нельзя, да и наказать слишком строго невозможно: жди тогда набата и бунта стрелецкого, она все-таки правительница была, царевна. Петр это прекрасно понимал, он знал, какую буйную, неуправляемую силу пытается сдержать в своих руках. Он только и ждал случая, чтобы уничтожить стрелецкое сословие как таковое, только и ждал возможности окончательно уничтожить старшую сестру, которая так долго отстраняла его от желанной власти.

Однако повода для сего у него никак не находилось. Если бы хоть какой-нибудь заговор устроили… Но не устраивалось никакого заговора, хоть ты тресни! И даже попытку нескольких стрельцов подрыть подкоп в келью царевны раскрыли слишком рано: они только-только начали рыть, а Софья об этой попытке и вовсе не знала. Петр потом сильно гневался, что копателей переловили преждевременно, не дали им дорыться до монастыря. Слишком ретивых служивых, которые схватили стрельцов, казнили вместе с ними.

И тогда Петр, прилежный ученик — он ведь и в самом деле учился всему, чему мог, где мог и у кого мог, благодаря этому и стал великим государем! — вспомнил уроки того кровавого майского дня. Вспомнил уроки старшей сестры по устройству стрелецких бунтов…

В 1698 году Петр уехал за границу, оставив у власти князя-кесаря Федора Ромодановского. В это время четыре стрелецких полка взбунтовались тяжелыми условиями службы. Полковники связались с постельницами и другими прислужницами Софьи. После этого в полках начали читать письмо царевны с призывом ко всем стрельцам прийти в Москву, чтобы поставить ее снова на царство. Никому и в голову не всходило поразмыслить, подлинное то письмо или подложное. Всем было известно, что бывшая правительница тоскует в заточении. Уж наверное она мечтает выбраться на волю и воротиться на трон!..