Дженнет Лавсмит - Золушка из Калифорнии

— Впустую? Что ты хочешь сказать? Эммануэл не заинтересовался твоим предложением? Он что, не дает денег?

Девушка уныло покачала головой.

— Проклятье, Пат! Мне так жаль… Я хотел помочь…

— Ты и помог. Если бы я не поговорила с Эммануэлом, я бы и сейчас мечтала о несбыточном. Из сил выбивалась бы, стараясь основать предприятие, которое, как он сказал, непременно разорится. — Девушка вспомнила Ритта и его деловую хватку: как решительно он обрисовал проблемы, которые даже не приходили ей в голову! — Я рада, что смогла переговорить с ним. Спасибо тебе, Роберт, — искренне поблагодарила она.

Роберт был ее лучшим другом, вроде старшего брата. Он жил по соседству, отважно дрался с мальчишками, обзывавшими ее "четырехглазиком". Водил на школьные дискотеки: других кавалеров у бедняжки не было. Получив диплом бакалавра в тот же самый год, когда она окончила школу, он тем же летом женился на девушке по имени Сузан и переехал в Нью-Йорк. Но молодые люди продолжали общаться, и два месяца назад, когда Роберт приехал в Мел-Велли утрясать какие- то формальности касательно продажи родительского дома, Патриция рассказала ему о своих задумках.

Девушка очень обрадовалась, когда он перезвонил на прошлой неделе и сообщил, что вместе с боссом окажется в Стоктоне во вторник и, может быть, тот заинтересуется ее идеей…

— Я понимаю, как ты разочарована. — Роберт сочувственно посмотрел на нее. — Мне ужасно жаль.

— Не говори так! Ты спас меня от полного разорения. Я придумаю что-нибудь новенькое, получше, — заверила Патриция бодро. Даже Роберту незачем знать, в каком отчаянном положении она находится. Она быстро переменила тему и принялась расспрашивать друга о Хиллари, его матери. — По душе ли ей пришелся большой город?

— Теперь, когда на свет появился долгожданный внучок, она не помнит себя от счастья.

— Я по ней очень скучаю, — созналась Патриция, вспоминая счастливые часы, проведенные рядом со старой швейной машинкой Хиллари, в то время как ее собственные родители развлекались на вечеринках или в круизах. — Ведь именно она научила меня шить…

— А уж мне-то как не хватает твоего отца, — отозвался Роберт. — Только он и приходил "поболеть" за меня на игры между сборными старших классов.

Молодые люди увлеченно предавались воспоминаниям детства, пока машина не затормозила перед старинным особняком, где жила Патриция с матерью.

— Передай привет Хиллари и Сузан и поцелуй от меня малыша, — наказала она, открывая дверь. — Счастливо тебе добраться. И еще раз спасибо, дорогой, Порою так полезно узнать, чего делать ни в коем случае не следует.

Оказавшись дома, девушка заперла дверь и на мгновение прислонилась к ней. В висках стучало. Усталость, отчаяние, тревога навалились на плечи непосильным бременем. Она глубоко вздохнула, затем решительно выпрямилась и по-прежнему в одних чулках поднялась по широкой лестнице, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить мать. Ирен из дома почти не выходила, и в столь поздний час, как правило, спала. Но, оказавшись наверху, Патриция заметила под дверью полоску света и не на шутку испугалась.

Что-нибудь случилось? Позабыв об усталости, она поспешила в спальню, надеясь, что у матери не приступ астмы.

Переступив порог, Пат вздохнула с облегчением, Ирен мирно возлежала на подушках с закрытыми глазами. На коленях покоилась книга, тонкие пальцы удерживали нужную страницу. Фигура спящей дышала таким безмятежным спокойствием, что дочери не захотелось тревожить мать. Даже в слабом свете ночника мягкий овал лица и точеные, аристократические черты выглядели на удивление молодо, бледная прозрачная кожа казалась гладкой и нежной — ни следа морщин. Несколько седых волосков были почти незаметны среди светлых локонов, владелице которых никто бы не дал ее возраста. Волосы перехватывала лента того же оттенка, что и бледно-голубой пеньюар: Ирен никогда не забывала о такого рода мелочах. Улыбаясь с ласковой снисходительностью. Патриция осторожно попыталась убрать книгу.

— Ох, Пат, ты уже дома! — Длинные ресницы дрогнули. — Я рада, что ты вернулась, дорогая. Мне так неуютно одной в пустом доме, так страшно, я так нервничаю! Просто глаз не сомкнула!

— Прости, мамочка. — Патриция забрала книгу и положила ее обложкой вверх на стол. — Я вернулась и сейчас принесу чашку теплого молока. Это поможет тебе заснуть.

— Спасибо, милая, как это славно! У меня крошки во рту не было с самого ланча. Ох, радостьмоя, как ты заботлива, — поблагодарила Ирен дочь, когда та подала ей салат. — А теперь посиди рядышком и расскажи, как ты провела вечер. Как мило со стороны Роберта познакомить тебя со своим боссом. Он симпатичный? — полюбопытствовала она.

— О да. Очень славный.

— Я так рада, что ты хоть немного развлеклась, — похвалила мать, изящным движением руки отставляя поднос в сторону. — А уж какая ты сегодня была хорошенькая, Пат! Просто глазам не верится. Хорошо, что Роберт заставил тебя снять эти кошмарные очки. Какая жалость, что ты без очков ничего не видишь.

— Ох, Ирен! Не надо об этом. В этом мне не повезло, что делать! Судьба…

— Да, ничего не поделаешь, — кивнула мать. — Но эти очки все лицо закрывают. Такие огромные и безобразные…

— Ну и ладно, — коротко рассмеялась Патриция. — Может, на них смотреть и не особенно приятно, зато сквозь них смотреть куда как полезно. — Не говоря уже о том, что с их помощью можно отгородиться от нахалов, которым кажется, что близорукость — это забавно!

Бедная мамочка, подумала девушка, убирая черные туфли-лодочки и рассматривая лежащие на туалетном столике прелестные украшения, которые матери так редко приходится теперь надевать. Ни тебе вечеринок, ни круизов. Единственное доступное развлечение — это еженедельные партии в бридж: любители бриджа no- прежнему сходились у них в доме каждый четверг. Как мало удовольствий осталось у бедняжки в жизни. И ведь даже моими радостями жить не может, ведь и я нигде не бываю, подумала Патриция.

Поправив подушки и уложив мать, девушка погасила лампу и отнесла поднос на кухню. Она не на шутку тревожилась о матери: куда делась очаровательная, полная жизни женщина, какой была Ирен еще два года назад, до того как умер отец? Безвременная кончина Кевина Олтмена — ему исполнилось только-только пятьдесят два — оказалась тяжелым потрясением для них обеих.

Сразу после похорон мать пришлось госпитализировать: то был первый из мучительных приступов астмы.

— Смерть мужа сказалась на ее здоровье, — предупредил врач. — Нового потрясения она не переживет.