Юрий Коротков - Дикая любовь

— В другой раз.

— Я про другой раз каждый день слушаю, — Губан, посмеиваясь, все сильнее прижимал ее к себе. Маша упиралась локтями ему в грудь. — Лох твой тебя по кабакам-то не водит, а? Экономит?

— Отстань.

— Ну ладно, поцелуешь — отстану. Ну, по-пионерски. Чем я хуже его, а?

— Отстань, я сказала… — Маша яростно сопротивлялась. — Подожди… Смотри… Ну, посмотри, — она повернула его к зеркалу над умывальником.

— Ну, смотрю, — Губан удивленно глянул в зеркало, автоматически провел пятерней по волосам.

— Самого-то не тошнит? — спросила она.

Девчонки прыснули, даже Шарипов заржал.

Губан замахнулся — в последнее мгновение разжал кулак — и сильно ударил ее ладонью по лицу. Бешено глянул вокруг — смех тотчас стих.

— Слушай, Марго… — процедил он.

— Атас, Раиса вернулась! — сдавленным голосом крикнул Тарас, второй подручный Губана, влетая в комнату.

— Слушай, Марго: сама разденешься и попросишь, поняла?!

— Ага. Завтра.

— При свидетелях говорю: сама попросишь!

Дверь распахнулась, вошла директриса, следом семенила молоденькая воспитательница.

— Я же сказала, Губанов, еще раз здесь появишься…

— Да ладно, Раиса Николаевна, что вы сразу волну гоните! — беспечно развел руками Губан. — Вот девчонок зашел повидать. Заболтались немножко. Да, девчонки?

— Простить себе не могу, что от суда тебя отмазала! Пошел вон. Еще раз тебя замечу — посажу на всю катушку, ты меня знаешь!

— Да ладно пугать. Все, все, нет меня… — Губан исчез.

— Сдавайте одежду! — велела она девчонкам, которые под шумок торопливо ладонями стирали с губ яркую помаду. — До моего разрешения не выдавать! — приказала она воспитательнице. — Пусть дома посидят, про жизнь подумают… А с вами у меня завтра будет разбор полетов, — обернулась она к Шарипову с Тарасом и вышла. — Я же сказала, его не пускать! — донесся ее голос из коридора.

— А что я могу сделать? — оправдывалась воспитательница.

— Ты что, крезанулась, Марго? — спросила Креветка. — Что ты нарываешься? Он же тебя ни разу не трогал.

— Надоел, козел, — Маша легла на свою кровать.

Девчонки переодевались.

— Немцы, суки, старье одно прислали, — толстая Света-Паровоз разглядывала дыру на пестром свитере. — На, смотри, два раза надела…

— Немцы они вообще жмоты. У американцев гуманитарка получше.

— Ну, у кого чего? — они начали выкладывать из сумок трофеи: вафли в яркой обертке, банку пива или просто несколько ломтиков ветчины в ресторанной салфетке. — А хлеб есть?

— А у меня такие конфеты, девки! — вытащила Креветка жестяную коробку. — Представляете, негатив повез в валютку…

— Марго, будешь?

— Не хочу.

— Ну слушайте, девки! Негатив привез в валютку, а по-русски ни бум-бум…

— Да увянь ты со своим негативом! Марго, расскажи?

— Как обычно, — пожала Маша плечами.

— Нет, ты подробно. Ну вот приехали — кто дверь открыл?

— Мать. Так обрадовалась! Говорит: «Давно тебя не было». А я всего-то день не была… Мать меня очень любит. Отец тоже, но мать — особенно. Так и говорит: «дочка моя». Опять спрашивала, когда же я совсем перееду, потому что они скучают… — рассказывала Маша, глядя в потолок.

Девчонки жевали всухомятку и завороженно слушали.

После уроков Сью подошла к Максиму, который возился у мотоцикла.

— Могу ли я просить тебя об одолжении?

— Конечно, — он невольно улыбнулся высокопарному обороту.

— Мне необходимо найти адрес в Москве. Не было ли тебе так трудно помочь мне?

Максим посмотрел на часы.

— О’кей, садись, — он протянул ей второй шлем.

Когда они выезжали со школьного двора, на крыльце появилась Галя. Сью помахала ей.

Максим уверенно шел по Садовому, лавируя в плотном потоке машин.

— Адаптировалась у нас? — крикнул он.

— Да, почти совсем уже привыкла… Только безумно сложные отношения. Надо всегда держать что-то в голове перед тем, как сказать, чтобы никого не обидеть… Я теперь не знаю, хорошо ли я похитила тебя у Гали?

— А какие проблемы?

— Но ведь она твоя девочка?

— Да? — развеселился Максим. — Первый раз слышу!

— Она так сказала… А теперь я не понимаю, хорошо ли я тебе это сказала? Безумно сложно!

— Лучше не вникай! — засмеялся Максим.

Остоженка была перекопана, в глубокой траншее виднелись трубы, толстые и тонкие, в прогнившей изоляции, пересекающиеся под прямым углом, будто металлические корни города. Максим и Сью пошли дальше по дощатому тротуару.

— Когда Пра уезжала отсюда, еще не изобрели рефрежерейтс, поэтому мы говорили «ледник». Я уже здесь написала ей, что это называется «холодильник». И еще «пылесос», а не «электрическая метла»… А мой отец долго боролся с Пра, чтобы называть дома «компьютер», а не «счетная машина», — рассказывала Сью. — А у вас говорят много английских слов, где можно сказать по-русски. «Офис», а не «контора», «сейшн», «мэн», «бой», «флэт», «мани»… У нас дома ты платил бы каждую минуту!

Они засмеялись. Со Сью было легко, она весело болтала, размахивая руками, изображая сцены в лицах, и нимало не заботилась, кто и как на нее смотрит.

— Пра была уверена, что у меня не будет преград с языком. И я все понимаю на уроках. Но я ничего не понимаю после уроков! Я целый день думала, что такое «пудрить мозги», — она припудрила воображаемой подушечкой голову. — И еще — «забить стрелку»… Я не понимаю: я слышу, как мама не разрешает мальчику играть около реки и говорит — «Если утонешь, лучше домой не приходи!» Но ведь это невозможно!

Максим снова захохотал.

— Кстати… — Сью вытащила толстую записную книжку. — Что такое «рубит фишку»?

— Ну, значит, кто-то в чем-то хорошо разбирается.

— А почему нельзя так и сказать? — Сью остановилась на мгновение и записала.

— Ого! Целый словарь, — оценил Максим.

— Да, я уже замучила вопросами Галю. Потом я покажу это дома… А здесь, — Сью перелистнула несколько страниц, — слова, которые я совсем не знаю. Что такое «жопа»? — звонко спросила она, так что Максим невольно оглянулся на прохожих.

— Ну… задница, — он хлопнул себя по соответствующему месту. — «Зе эсс», кажется.

— О! — обрадовалась Сью, записывая. — А что такое…

Максим глянул ей через плечо в словарь, на аккуратно выписанные в столбик слова, и торопливо выхватил книжку.

— Ты где все это собрала?

— В лифте и подъезде. Кое-что на слух — тут я могла неточно записать. Поправь, пожалуйста…

— Знаешь, ты только никому не показывай и не говори вслух, ладно? — Максим сунул ей книжку обратно в карман. — А я потом как-нибудь объясню… Тринадцатый, — указал он на номер дома.