Камилла Хенкинс - Хенкинс Камилла

Пистолет плясал в ее руках, а потом Дженни увидела, что дуло, маленький черный глаз смерти, смотрит прямо в грудь Дону, прямо на белый страшный шрам…

Она словно со стороны услышала свой вопль «Не-ет!!!» и метнулась между Леной и Доном.

Выстрел прозвучал как-то несерьезно, словно детская хлопушка взорвалась, однако Дженни повалилась на землю, как подкошенная. Дон с воплем прыгнул на Лену, та в панике вскинула пистолет, но могучие руки уже схватили ее… Однако Лена была высокой и сильной, а безумие удесятерило ее силы. Скользкая от пота рукоятка ходила ходуном, Дон это чувствовал, и потому боролся с Леной всерьез. Потом раздался еще один выстрел, и тело Лены неожиданно осело в его объятиях. Дон в ужасе разжал руки. Лена медленно опустилась на траву, с глубоким удивлением глядя на растущее посреди ее белого платья алое пятно.

— Странно… совсем не больно… как глупо вышло… надо… было… тебя… Дон… люблю…

Лена Маккензи закрыла глаза и тихо умерла.

Дон, шатаясь, подошел к лежащей на траве Дженни. К ним уже бежали люди, слышались встревоженные крики, но он словно оглох.

Медленно опустился на колени рядом с Дженни. Осторожно приподнял рыжую голову, положил на колени. Бережно распахнул рубашку, удивляясь, что не видно крови.

На груди Дженнифер О'Хара переливался из багрового в бирюзовый роскошный синяк, а в самом его центре виднелся вдавленный в кожу так, что вокруг выступила кровь, маленький комочек серо-желтого металла. Впрочем, теперь было ясно видно, что это настоящее золото. Пуля попала в одну из бусин и срикошетила, на прощание отполировав и оплавив мягкий металл, и теперь золотой кружок сиял посреди разноцветного синяка, что с эстетической точки зрения выглядело очень красиво. Дженни медленно открыла глаза и тут же закашлялась.

Потом хрипло выдохнула:

— Дон Фергюсон! После такой насыщенной приключениями жизни я повешусь в Лондоне от тоски прямо на Трафальгарской площади, поэтому я приняла решение и выхожу за тебя замуж. Будь добр, попроси Гвенни, чтобы она сама зажгла нашу Летнюю Рождественскую Пинию…

С этими словами она вновь закрыла глаза и погрузилась в блаженное небытие.

Эпилог

Сельва. Два с половиной месяца спустя. В Доме на Сваях празднуют двойной праздник. Дону Фергюсону исполнилось тридцать три года, а Дженнифер О'Хара с этого самого дня носит его фамилию.

В Доме на Сваях очень шумно, потому что помимо ранчерос, индейцев, родственников и друзей его наводнили высокие, рыжеволосые, постоянно смеющиеся люди с журчащим ирландским акцентом, и в данный момент один из них (дедушка Кулан) танцует настоящую ирландскую джигу с Клейри.

Клейри может себе это позволить, потому что за сегодняшний пир отвечают сами Джон и Морин О'Хара, знаменитые лондонские рестораторы и по совместительству — родители невесты.

Брат невесты, Морис, рядом с которым любому морскому пехотинцу нужно срочно прописывать усиленное питание, тоже танцует джигу, и тоже не один. На одном плече у него сидит смеющаяся Гвендолен, и шеки ее цветут куда ярче августовских роз Эсамар, а на другом — визжащая от восторга Чикита в платье подружки невесты.

Эсамар Фергюсон смеется и ритмично прихлопывает в ладоши, а солнце то и дело преломляется в изящном бриллиантовом кольце — это подарок доктора Антонио Арьеда. Зимой, на настоящее Рождество, будет еще одна свадьба.

Новобрачных нигде не видно, потому что они сбежали от всего этого шума и гама. Сейчас они едут верхом по сельве, а вокруг них вьются бесчисленные стаи бабочек, у которых тоже брачный сезон.

Дон и Дженни держатся за руки и абсолютно счастливы. Счастливы и их лошади — вороной арабский жеребец Шайтан и гнедая добродушная кобыла Ярарака.

Сельва поет влюбленным свою свадебную песню, и глаза у Дженни сияют от счастья и любви.

В кустах белого жасмина стоит невидимая для них старая, но статная женщина с желтыми совиными глазами. Янчикуа, верховная колдунья яномами. У нее на плече сидит большой тукан с ярким желтым клювом и оттого вечно изумленным видом. Старая колдунья бормочет себе под нос, но обращается явно к тукану.

— Вот так все и вышло. Кровь притянула кровь, а черная кровь ушла в землю. Сын Ягуара выбирал из двух светлых, и одна стала жертвой, а другая спасла его. Великий Ягуар принял жертву и больше не потревожит сельву. Сколько времени? Почем я знаю, глупая птица? Боги ходят своими тропами, люди — своими.

Тукан неожиданно кивает, словно соглашаясь с колдуньей, и белый жасмин разражается бурей ослепительно-белых лепестков. Потом все стихает. Сельва дремлет. И только Великая Река трудолюбиво несет свои серо-желтые воды к Океану.

КОНЕЦ