Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 1)

Жизнь потекла по-прежнему, а где-то через месяц выяснилось, что все до одной девушки беременны. Испугались они, стали гадать, как такое могло случиться: ведь ни разу не были они с мужчиной! Сели они в саду под чудесными деревьями, одни ветки на которых ещё цвели, а другие уже плодоносили; затянула Мила печальную песню, а девушки подхватили, и полилась она звенящей рекой. От этой песни грустно поникли деревья и цветы, смолкли птицы, а на солнце набежало облако, затмив его свет. И вдруг появился среди сада высокий молодой витязь в сверкающей кольчуге и богатом шлеме, прекрасный лицом и как старший брат похожий на девочку, встретившую красавиц на острове. «Отчего вы плачете, милые девы? – спросил он нежным, как вздох весеннего ветра, голосом. – Отчего поёте печальные песни? Разве вам здесь плохо живётся?» Девушки сбились в кучку, как стая испуганных пташек, и только Мила без страха шагнула к витязю: узнала она его глаза. «Нет, жаловаться нам не на что, – отвечала она. – Житьё здесь прекрасное, и всего вдосталь. Вот только не знаем, как могло приключиться такое чудо, что мы зачали все как одна. Мужчин-то ведь здесь нет». Витязь прогнал улыбкой тучи с солнца, поднял светлым взглядом ветки деревьев и цветы, снял свой позолоченный шлем, и на плечи ему упала волна пшеничных волос. «Не горюйте, милые девы. Я – богиня Лалада, а вы – мои супруги. И детей вы зачали от меня. Есть под солнцем богатая, свободная и прекрасная земля – Белые горы. Когда произведёте вы на свет моих дочерей, вдохну я в них знания, и вы переселитесь туда, чтобы дать начало моему народу. А ты, Мила, – обратилась богиня к самой смелой девушке и целуя её в уста, – запала мне в сердце крепче всех. Станешь ты моей любимой женой, а твоя дочь – первой княгиней в моём племени».

Так и случилось. Родились у пятидесяти красавиц пятьдесят девочек, которые могли обращаться в кошек. От них и пошло племя дочерей Лалады, населяющее Белые горы, а Мила получила от богини бессмертие, и с тех пор они стали неразлучны – Лалада и её любимая супруга. Их дочь Драгомира дала начало княжескому роду, который и по сей день правит в Белых горах, а сорок девять её кровных сестёр стали её дружиной. В настоящее время родство между княгиней и её дружиной совсем далёкое и призрачное – скорее духовное, нежели кровное, но в память о зарождении племени сорок девять самых близких дружинниц, окружающих владычицу, называются Старшими Сёстрами. Каждая из них ведёт свой род от тех самых первых сестёр, имена которых неизменно передаются по наследству – старшей дочери в семье.

…Тонкие пальцы замерли на струнах, которые тоже постепенно затихали, испуская в пространство гаснущие серебристые лучи своего звона. Ожившие, оттаявшие глаза Зорицы излучали свет древней былины, отблеск зари, согревшей и осиявшей рождение пятидесяти сестёр, и Ждана тайком утёрла слезу, унесённая сильным и живительным, как холодный родник, голосом певицы в те далёкие дни. Она сама удивилась себе – тому, как эта песня птицей ворвалась в её душу, разбросав там драгоценные искры тепла и любви… И не только на неё одну так подействовали чудесные звуки. Рагна задумчиво и мечтательно склонила голову на плечо Гораны, устремив свой вечно удивлённый взгляд на мозаичные цветы на потолке, а та, накрыв руку своей половины ладонью, нежно пожимала её пальцы. Крылинка, уютно свернув руки калачиком на груди, даже закрыла глаза, а в уголках её рта наметилась улыбка.

Твердяна, одобрительно кивнув, поманила Зорицу к себе. Та отложила гусли, подошла и вложила свою тоненькую руку в большую ладонь своей родительницы, нагнулась и получила крепкий поцелуй в лоб и два нежных – в глаза.

Лёжа в постели под открытым окном, Ждана слушала неумолчное, разноголосое пение ночных птиц – щелчки, рулады, чириканье, треск, писк, стрекот… Часть мерцающего звёздами неба закрывала крона яблони, усеянная белыми горошинками свёрнутых бутонов, и дом представлялся Ждане чудесным дворцом из песни, а сама она была Милой, ощущающей на себе взгляд кого-то невидимого. Это Лалада, обернувшись кошкой, голубоглазо смотрела на неё: «Ты, Мила, полюбилась мне крепче прочих… Твои уста хочу я покрывать поцелуями вечно, пить из них животворящее зелье твоего дыхания. С тобой я хочу встречать рассветы и провожать закаты, твою шею хочу одеть в благоухающее ожерелье из весенних цветов. Ты – мой свет, моя душа, моя жизнь…» Или, может быть, это сама Ждана мечтала о том, чтобы Млада пришла кошкой в её комнату, окутанная цветущим покрывалом ночи, сладко нарушая запреты?…

Зов весны поднял девушку с постели. Млада была далеко: по настоянию Твердяны она удалилась на свою пограничную заставу, в пока неведомую и таинственную для Жданы лесную глубь. Но надежда теплилась, набухала зерном, готовая проклюнуться в душу беспощадно-острым светлым корешком: может, женщина-кошка всё-таки придёт на зов? Ведь смогла же Ждана услышать, как Млада окликала её во сне! Если между ними установилась некая невидимая связь, то что для них – расстояние?

Сад обнял Ждану ночным сумраком. Звёздный свет запутался в ресницах, а яблоневые кроны цедили дыхание прохлады, как сладкое питьё… «Млада, – попыталась позвать Ждана мысленно. – Млада…» Обняв ствол яблони, она устремляла свой зов к звёздному шатру, раскинувшемуся над горами, белые вершины которых ловили призрачный отблеск давно ушедшего за горизонт солнца – казалось, будто они сами излучали этот свет…

Но на зов пришла не Млада. Чёрным вороном на плечо Жданы опустилась тяжёлая рука, и девушка, вздрогнув, обернулась и увидела бритую голову Твердяны и суровое голубое мерцание её глаз под полуопущенными веками.

«Чего тебе не спится? Ступай-ка в свою постель».

Ждана снова окаменела от чувства, будто над нею нависла тень безжалостного судьи. Ей так понравилась семья Млады – и Крылинка, и Горана с Рагной и дочками, и стройная ясноликая Зорица… И только в лице Твердяны она натолкнулась на стену непостижимого холода. Собравшись с духом, она всё-таки спросила:

«Госпожа Твердяна… Чем я плоха? Отчего ты так ко мне относишься? Ты не желаешь нашей с Младой свадьбы?» – На последних звуках голос Жданы дрогнул от подступивших к горлу слёз.

Твердяна задумчиво прислонилась плечом к толстому, изогнутому яблоневому стволу, нахмурившись и погладив себе затылок. Когда она наконец снова обратила на Ждану взгляд, он казался уже не грозным и холодным, а грустным.

«Ты не плоха. Тут другое… Поверишь ли ты мне, если я скажу, что вам с Младой – не по пути? И что твоя судьба лежит совсем в другой стороне?»