Сандра Мэй - Первое свидание

Особняк на Кавендиш-плейс в Лондоне всегда напоминал Брюсу кремовый торт — уж очень много наяд, цветочков и загогулин на фасаде. Однако сегодня ему было не до архитектурных изысков.

Его заявление на совете директоров вызвало шок, перешедший в легкую истерику. Инициатором истерики выступила, естественно, Пруденс Пилбем. Именно она объявила, что им всем требуется перерыв, уволокла Брюса в мрачную и полутемную библиотеку, где и напустилась на него, точно строгая мамаша.

— Что это значит, Брюси?! Что за бредовое решение?

— Чем оно тебе не нравится, Пру? Ты в выигрыше, Жиль в выигрыше, все в выигрыше, собственно говоря.

— Кроме тебя!

— Ну... да. Я немножечко теряю.

— Немножечко?!! Ярд баков для тебя — «немножечко»?! Брюс, ты сошел с ума.

— Нет. Пришел в себя, так вернее.

— Да? И что ты там нашел, в себе?

— Видишь ли, Пру... на свои деньги я могу купить, скажем, тонну мороженого с фисташками. Но ведь это не значит, что я могу ее съесть, верно?

— Пример некорректен, мой дорогой. Нефтеперерабатывающие предприятия в трех регионах мира — не тонна мороженого. Они работают! И приносят прибыль...

— Которую я не могу съесть. Образно выражаясь.

— Деньги должны работать!

— Да, но лучше, если ты можешь их контролировать. Я — не могу.

— Всегда мог!

— Старею, Пру, старею. Надоело жить в самолете, хочу посибаритствовать с удочкой у пруда в родовом поместье.

— Ну да, конечно! Так я и поверила. Да ты просто не сможешь...

— Не так. Раньше я этого не хотел — вот и не делал. А когда захотел — выяснил, что мне банально не хватает на это времени.

— Темнишь! Скрываешь что-то...

— Нет. Все просто, Пру. Я женюсь.

— Что-о?!

— А что тебя так удивляет? Мне тридцать пять лет, у моих однокурсников уже по три ребенка...

— Каких еще... ребенка?

— Маленьких, Пру. Дети — это такие ма-аленькие люди, очень смешные.

— Брюс, но я... но мы... как же... — В желто-зеленых глазах Пруденс вдруг заискрились слезы.

Брюс вздохнул, потрепал ее по мускулистому плечу.

— Пру, твоя беда в том, что ты очень любишь командовать. Как хороший полководец, ты расписала всю партитуру сражения, но забыла, что в нем участвуют живые люди. Да знаю я, знаю, ты собиралась выйти за меня и объединить капиталы. Но признайся — ведь главным образом тебя волновала вторая часть этого плана, так?

— Как ты можешь! Я всегда к тебе относилась, как... как...

— Вот именно. Относилась. А мне надо, чтобы меня любили. Это всем надо, Пру. И в первую очередь — тебе. Ты ведь еще совсем молодая женщина. Ты нуждаешься в любви.

— Любовь? Какая любовь, Брюс?! В чью искреннюю любовь могу я поверить, имея на счетах больше двух ярдов?!

— Например, в любовь того, кому твои ярды до свечки. Гордона Джонсона.

— Этого толстого и вечно пьяного...

— Этого успешного банкира, умницы и твоего самоотверженного рыцаря. Человека, который уже девять лет влюблен в тебя по уши.

К удивлению Брюса, Пруденс покраснела и замолчала.

Через час совет директоров в полном составе принял отставку Брюса Блэквуда и одобрил продажу его пакета акций холдинга в пользу леди Пилбем и Жиля Гидо.

Еще через два часа, посетив магазин Тиффани, Брюс Блэквуд выехал из столицы в свое поместье Блэквуд-хаус.

Он вернулся в Сидней через неделю, как и обещал. Ну пара дней сверху... это не считается. Утро было холодным и ясным, на металлических скатах крыши аэропорта серебрился иней. Начальник службы безопасности Джон Марлоу, невозмутимый и молчаливый, сидел за рулем сверкающего «инфинити». Брюс с облегчением уселся рядом с ним и скомандовал:

— Вперед, зеленые береты! Мы едем будить Спэрроу. Я привез ей сюрприз...

Джон положил руки на руль и засопел. Брюс с удивлением посмотрел на явно смущенного великана.

— В чем дело, Джонни-бой? Ты забыл ее адрес? Я тебе подскажу...

— Я помню, босс. Только... Ее там нет.

— Ты хочешь сказать, она днюет и ночует на работе?

— Нет. Ее вообще нет.

В плохих мелодрамах герои при подобном известии резко глупеют и начинают бледнеть, ахать и задавать идиотские вопросы. Брюс Блэквуд ничего этого не сделал, разве что все же побледнел немного. Он понял все мгновенно, без всяких объяснений и лишь коротко и спокойно спросил:

— Когда?

— Через два дня после вашего отъезда.

— Ясно. В квартире, надо полагать, стерильная чистота, в тумбочке — драгоценности, в шкафу — вечерние платья?

— Да.

— Дела в полном порядке.

— В идеальном.

— И адреса, понятно, не оставила?

— Вылетела в Нью-Йорк, вечерним рейсом. Дальше — тьма.

— Ты проверял?

— Без фанатизма. В конце концов, это ее право.

— Та-ак, моральное разложение налицо. Вот что, друг мой милый...

— Шеф, я бы не хотел.

— Что? Уволю.

— Увольняйте. Только... если уж девушка уезжает, позаботившись в меру своих возможностей, чтобы ее не смогли отыскать, мне кажется, нечестно было бы спускать на нее ищеек. Хотя, конечно, найти ее — как два пальца...

— Выбирай выражения, солдафон. Ты говоришь о моей будущей жене.

— Поздравляю. В смысле... извините, шеф.

Брюс яростно взлохматил светлые волосы, потер ладонями лицо.

— Сдается мне, ты намекаешь, майор, чтобы я сам разбирался с поисками своей пропащей невесты?

Джонни неожиданно широко улыбнулся, став похожим на симпатичного медведя-гризли.

— Так ведь это же ваша невеста, босс!

Как любили писать в старинных романах, перенесемся же силою мысли на несколько недель вперед и представим себе августовский Нью-Йорк, Лонг-Айленд, уютную виллу, утопающую в зелени и цветущих розах, голубой прохладный бассейн и роскошную платиновую блондинку, загорающую топлес возле него. Представили? Вот и хорошо.

Жара, обрушившаяся на Большое Яблоко, была поистине тропической. Папочка Фил сослался на давление и спрятался в прохладе комнат, неугомонная Кэти умотала на свою новую работу, так что белокурая Зета Макфинеган, в недавнем прошлом краса и гордость стрип-шоу «Цыпочки Фила Донована», а ныне без пяти минут миссис Донован, наслаждалась пляжным отдыхом в полном одиночестве. Вяло перелистывая глянцевые листки «Космо», она наткнулась на фотографию Брюса Блэквуда и как раз ее рассматривала, когда в кустах жимолости послышался какой-то шорох. Зета лениво подняла голову. Выросла она в Южном Бронксе, пугливость была ей несвойственна.

Впрочем, отсутствие пугливости (как и стыдливости) не помешало ей окаменеть на месте. Глаза и рот Зеты раскрылись до пределов возможного. Прямо перед ней стоял Брюс Блэквуд.