Джоанна Бак - Дочь Лебедя

Иногда Джулия разрешала мне порисовать за ее столом. Мне все же лучше удавалось разрисовывать лица моим куклам с помощью ее фломастеров, а на бумаге я рисовала плохо. Мне подарили коробку цветных карандашей и стопку бумаги. Иногда я копировала ее рисунки. Она смотрела на то, что у меня получалось, и смеялась.

— Нет, нет! Ты должна рисовать сама, а не копировать!

Наверное, поэтому я и нарисовала Иисуса.

— Когда ты вырастешь, то будешь жить со мной, — сказала Джулия после моего приезда в Лондон во второй или третий раз. Это прозвучало торжественно, как обещание и выполнение долга. Я никогда не была уверена, любила ли меня Джулия. Когда она обнимала меня при встрече в аэропорту — это было крепкое объятие. Ее руки казались сильными и надежными. Но уже по пути в Лондон между нами ощущалась натянутость, какой-то непонятный холодок. Поэтому к тому времени, когда ложились спать, я не смела просить ее, чтобы она поцеловала меня на ночь. В детстве она всегда держала меня за руку, когда мы переходили дорогу. Я чувствовала, как дрожали у нее пальцы.

По тому, что о ней говорили папа и Мишель в Париже, Джулия казалась организованной и разумной женщиной. Она не опаздывала на свидания, и все ее финансовые дела были в полном порядке. Однако же они считали ее скучной женщиной. Сначала я соглашалась с ними, но потом, после проведенных с ней уик-эндов и праздников, я стала скучать по ней.

Она начала меня забавлять.

Я считала кольца у нее на руках и могла играть с цепочками, которые она носила на шее, пока она задумчиво не отталкивала меня.

— Не надо, Флоренс.

В воскресенье утром мы завтракали на кухне в нижнем этаже. Там были английские газеты и журналы, и мы их читали за завтраком. Иногда она приглашала гостей на ленч, и я помогала ей готовить. Я мелко-мелко нарезала петрушку, как это делал отец, и краснела, когда Джулия меня хвалила.

Мне так хотелось, чтобы она полюбила меня. Я старалась не вертеться во сне, чтобы горничной было легко убирать постель утром. Я мыла ванну после того, как пользовалась ею, и споласкивала раковину, почистив зубы. Обычно в субботу, когда я была у нее, она готовила два подноса с ужином, и мы ели, сидя у нее на кровати, смотрели телевизор допоздна, пока на экране не появлялся святой отец, чтобы на ночь сказать ласковые слова. Я делала вид, что засыпаю прямо у нее на постели, а она трясла меня за плечо и говорила:

— Флоренс, марш в постель! Пора спать!

Я хотела спать вместе с ней, но она заставляла меня вставать с кровати и идти к себе.

— Давай, давай! — говорила она. — Встретимся за завтраком.

Мы частенько гуляли с ней в парке, где Джулия говорила, как называется то или иное дерево, и показывала мне форму их листьев. Мы кормили уток и лебедей в Кенсингтоне. Я кормила уток, а Джулия лебедей. Они тянулись прямо к ее рукам и осторожно брали хлеб. Во время этих прогулок она надевала старую кожаную куртку, которая делала ее похожей на дворника.

— Твоя тетка — необыкновенная женщина, — говорили мне ее друзья, когда я подросла.

В весенние вечера, когда небо было таким светлым, за ней иногда заезжал молодой человек на спортивной машине. Горничная, миссис Смит, оставалась со мной, пока не возвращалась Джулия. Я рассказывала ей о Париже.

— Ничего себе, за тобой присматривает вьетнамец! — говорила миссис Смит.

— А я ем оливки! — добавляла я.

— Терпеть их не могу, — продолжала миссис Смит.

Дом был полон Джулией: дело было не только в крошечных фигурках из Дрездена или в странных картинках, которые она коллекционировала. На них были изображены мрачноватые пейзажи и вулканы. Просто везде были ее вещи! Накидки и пальто внизу, в холле, рядом с ними висели фетровые шляпки, вечерние сумочки, перчатки; на столе брошены шали. На диване неожиданно появлялись кружевные подушки из ее спальни. Хрустальные бусы она любила оставлять в чаше на маленьком столике в гостиной.

Мне нравилось сидеть и перебирать гладкие прозрачные шарики. Я знала, что мне не позволено надевать на себя бусы, поэтому я просто играла ими. На их поверхности блуждали серые тени и мелькали белые огоньки. Я смотрела на тетушку через самую большую и гладкую бусину. В камине пылал огонь, и она, сидя рядом со мной, читала.

— Я хочу помнить это всегда, — сказала вдруг я.

Джулия странно посмотрела на меня. Она сидела так тихо, и мне показалось, что дыхания ее не слышно, а глаза застыли.

— Что случилось? — спросила я ее. Я была испугана.

— Ничего, — ответила Джулия.

У меня сильно забилось сердце. Я встала и пошла на кухню за печеньем.

Мне не нравилось, когда приходил Тревор Блейк, крупный и шумный мужчина. Когда он снимал пальто в прихожей, то все начинало валиться с полок. Его перчатки поражали своими размерами. У него была старая машина. Он вовсе не выглядел таким приятным, как мужчина, приезжавший на спортивном автомобиле. У него был гулкий голос. Когда он стоял внизу и кричал: «Джулия!» в доме раздавалось громкое эхо.

Тревор Блейк появился, когда мне было тринадцать. Но, наверное, он существовал и раньше, потому что я его узнала на фотографиях. У него были сильно вьющиеся волосы, торчавшие за ушами, густые брови и круглое красное лицо. Он владел большим загородным домом, происходил из знатного рода и во время войны прославился как герой.

Он знал генералов и маршалов, голосовал за консерваторов и ходил обедать с политиками из палаты общин. Он мог спеть, в молодости даже слыл актером, это было до войны. Теперь он занимался рекламой; используя свой голос, успешно продавал питание для кошек, шоколадки, а также машинное масло. На бархатном воротнике его пальто было полно перхоти, он носил твидовые пиджаки с каким-то собачьим запахом. Он был очень привязан к Джулии.

Я не понимала, что он ей нравился. После нескольких его посещений мы поехали на уик-энд в его загородный дом. У въезда стояли столбы с орлами. Фасад был выдержан в дворцовом стиле. Земельных угодий мало, и не выплачен налог на наследство. У него было двое сыновей, они постреливали птиц и пили виски. Говорили также о бывшей жене, Дейзи, которая удрала, как рассказал мне один из его сынков, много лет назад. В доме можно было замерзнуть. После ужина в наши постели клали бутылки с горячей водой. На ночных столиках стояли термосы и коробочка с печеньем.

Джулия спала в его комнате, но они полагали, что я пребываю на этот счет в полном неведении. Ее сумку ставили в комнату с розочками на обоях, однажды она позвала меня туда, чтобы побеседовать перед ужином. Она просила меня, чтобы я хорошо относилась к Тревору, не грубила ему и не дулась. Но я видела ее банную перчатку у него в ванной, там же стоял ее флакон с косметическим молочком. Меня привели в их спальню его сынки, чтобы показать пошлые гравюры мужчин и женщин, развлекавшихся друг с другом и одетых в наряды XVIII столетия. Папа и Мишель давно просветили меня насчет секса, поэтому гравюры меня совсем не смутили, но стало неприятно, когда я увидела банную перчатку и косметическое молочко.