Розамунда Пилчер - Сладкие объятия

— Я не хочу, чтобы он знал, какое я потерпела фиаско. Постарайтесь меня понять.

— Ну конечно, я понимаю, но если таким образом деньги могут прийти быстрее… — Ее лицо по-прежнему выражало упрямство, и Джордж, вдруг почувствовав, что сыт всем этим по горло, оставил попытки уговорить ее. — Ну хорошо. Деньги ваши, и время ваше. И репутация тоже ваша.

Селина проигнорировала его:

— Вы хотите ехать в Сан-Антонио сегодня?

— Как только вы встанете и оденетесь. Вы голодны?

— Не очень.

— Как насчет чашечки кофе?

— Ну, если есть.

— Сейчас приготовлю.

Он спустился до середины лестницы, когда она окликнула его:

— Мистер Дайер…

Он повернулся, ей была видна только его верхняя часть.

— Мне нечего надеть.

— Я поговорю с Хуанитой.

Он нашел служанку на террасе, где она гладила белье, и шнур от утюга исчезал в открытом окне.

— Хуанита!

— Сеньор?

— Вещи сеньориты? Они готовы?

— Si, сеньор. — Она широко улыбалась, довольная своей сноровкой, и вручила ему кипу аккуратно сложенного белья. Он поблагодарил ее и пошел в дом, а Селина как раз спускалась с галереи. Все еще одетая в его пижаму, она выглядела взъерошенной и сонной. Он сказал:

— Вот, — и передал ей белье.

— Ах, как замечательно!

— Просто одна из услуг в этой гостинице.

— Как она быстро… я и подумать не могла… — Слова замерли у нее на губах.

Джордж нахмурился. С верха кипы одежды Селина достала свое платье. Или, вернее, то, что от него осталось. Хуанита стирала отличную английскую шерсть так же, как и все остальное белье; в горячей воде, жестким мылом. Селина держала платье в вытянутой руке. Оно могло налезть разве что на маленькую шестилетнюю девочку, и единственное, что делало его вообще узнаваемым, был шелковый ярлык у воротника с меткой фирмы «Фортнам энд Мейсон».

Последовало долгое молчание. Потом Джордж сказал:

— Маленькое коричневое платьице.

— Она его выстирала! Зачем нужно было его стирать? Его не требовалось стирать, оно просто вымокло…

— Если кто-то и виноват, то только я. Я сказал Хуаните постирать его, а если я говорю Хуаните что-то сделать, она непременно это сделает. — Он начал смеяться.

— По-моему, в этом нет ничего смешного. Вам хорошо смеяться, но что же я надену?

— А что еще остается делать, как не смеяться?

— Я могу заплакать.

— Не поможет.

— Не могу же я целый день ходить в пижаме.

— Почему бы и нет? Вы в ней очень хорошо смотритесь.

— Я не могу ехать в Сан-Антонио в пижаме.

Все еще веселясь, но пытаясь быть разумным, Джордж почесал в затылке.

— А как насчет пальто?

— Я умру от жары в пальто. Ох, ну почему все эти ужасные, ужасные несчастья должны были произойти?

Он попытался утешить ее:

— Послушайте…

— Нет, я не буду слушать!

Типичный пример слепой несправедливости, когда споришь с женщиной, и Джордж потерял терпение:

— Ну и ладно, не слушайте. Отправляйтесь, залезайте в кровать и ревите весь остаток дня, но прежде, чем вы это сделаете, идите помогите мне составить телеграмму в ваш банк. Я сам отвезу ее в Сан-Антонио, а вы можете оставаться здесь и продолжать дуться.

— Вы говорите самые ужасные, самые несправедливые слова…

— Хорошо, Младший, пусть ужасные, Может, я говорю ужасные слова, потому что я ужасный человек. Хорошо, что вы вовремя это узнали. А теперь идите, садитесь и пустите в ход свой мозговой шуруп, и давайте напишем телеграмму.

— У меня нет мозгового шурупа, — защищалась Селина. — А если бы и был, вы не так уж долго меня знаете, чтобы выявить это. И я просто хочу сказать, что не могу разгуливать целый день в нижнем белье…

— Слушайте, это Кала-Фуэрте, Сан-Антонио, а не Квинз-Гейт, юго-запад. Лично мне наплевать, даже если вы будете разгуливать совершенно голой, но я предпочитаю как можно скорее получить деньги и вернуть вас в Лондон к няне целой и невредимой, какой вы и были. — Он стоял, наклонившись над столом в поисках чистого листа бумаги и карандаша, но теперь взглянул на нее своими карими глазами, в которых ничего нельзя было прочитать, и сказал: — Если бы вы были старше и опытнее, думаю, вы бы уже дали мне пощечину.

Селина говорила себе, что если она заплачет — от злости или по другой причине, — она никогда себе этого не простит. Она сказала, и голос ее почти не дрожал:

— Мне это и в голову не приходило.

— Хорошо, И не думайте. — Он уселся за стол и придвинул к себе лист бумаги. — Итак, название вашего банка…

Глава 8

После тихой тенистой прохлады Кала-Фуэрте Сан-Антонио в этот полдень казался жарким и пыльным и чрезмерно населенным. Улицы были забиты транспортом. Гудящие автомобили и мотороллеры, деревянные повозки с запряженными в них ослами и велосипеды. На узких тротуарах толпились пешеходы, ничуть не заботясь о собственной жизни и выскакивая на проезжую часть, и Джордж понял, что он не сможет продвинуться ни на дюйм, если не будет почти все время нажимать на клаксон.

И телеграф, и его банк находились на главной площади города и стояли друг напротив друга, разделяемые аллеей и фонтанами. Джордж припарковался в тени, зажег сигарету и сначала пошел в банк узнать, не пришли ли, случайно, его деньги из Барселоны. Если пришли, то он собирался получить наличные, разорвать телеграмму Селины и отправиться в аэропорт, чтобы купить ей обратный билет до Лондона.

Но деньги еще не пришли. Кассир любезно предложил Джорджу присесть и подождать так часа четыре-пять, он постарается связаться с Барселоной и выяснить, что произошло. Заинтригованный, Джордж спросил, почему он должен ждать четыре-пять часов, на что ему ответили, что телефон сломан и пока его не починили.

Прожив на острове шесть лет, он по-прежнему разрывался между раздражением и удивлением по поводу местного отношения ко времени, но он сказал, что не важно, он сможет обойтись без денег, и вышел из банка, пересек площадь и по внушительным ступеням поднялся к прохладным мраморным залам телеграфа.

Он переписал телеграмму на бланк, а затем присоединился к медленно двигавшейся шаркавшей очереди. Когда, наконец, подошла его очередь, терпение его кончилось. У мужчины в окне блестела лысая коричневая голова, на носу была бородавка, и он не говорил по-английски. Он долго читал телеграмму, считал слова и сверялся со справочниками, Наконец он поставил печать на бланк и сказал Джорджу, что с него девяносто пять песет.

Джордж заплатил:

— Когда она придет в Лондон?

Мужчина взглянул на часы:

— Сегодня вечером… возможно.