Попалась - не отпущу - Анна Вэйли

тебя же там есть голос, не так ли? Ты прекрасно знаешь мой проект, ты мог поправить, защитить. А ты даже не презентацию не явился!

— Это была бы не защита, а протекция! — рыкнул он. — Я знаю, как это работает. Если бы я вмешался, все было бы кончено. Репутация была бы испорчена навсегда. Ты этого хотела? На проекты будут смотреть все фирмы, которые в состоянии купить такое. Тебя бы запомнили навсегда!

— Но это был мой единственный шанс! — почти закричала я, чувствуя, как слезы снова обжигают лицо. Я говорила громче, чем хотела, но уже не могла сдерживаться. — У меня нет денег на жизнь здесь, нет времени ждать еще год, у меня нет сил переделывать все заново. Это был мой единственный шанс! Общежитие, грант, будущее!

Даня замолчал. Его грудь тяжело вздымалась, губы плотно сжались. Он хотел что-то сказать, но слова не находились. А я не хотела его слушать. Внутри все рвалось на части.

Я опустила взгляд вниз, на модель, которую все еще нелепо держала в руке — ту самую, над которой мы трудились вместе, которую я любила и в которую верила больше, чем в саму себя. Символ надежды, моего будущего, моего права доказать, что я чего-то стою.

— Ты говорил, что веришь в меня, — прошептала я, едва слышно, но каждое слово отдавалось дрожью. — Но на самом деле ты делал обратное. Ты вычеркнул меня. Ты выбросил мою работу, как ненужную игрушку. Вот она, забирай!

Я размахнулась и бросила модель к его ногам. Она ударилась об мрамор и с треском разлетелась на десятки маленьких деталей, разметавшись вокруг.

Даня стоял неподвижно. Несколько секунд он смотрел вниз, на обломки, а потом медленно поднял голову.

— Саша… — выдохнул он и сделал шаг ко мне. — Давай поговорим не здесь.

— Нет, Даня, хватит! — я отступила назад, слова сорвались сами, будто обжигая язык. Слезы катились, застилая глаза. — Ты уже все сказал. Забудь обо мне. Просто сотри меня из своей жизни. Удали… из списка!

Он застыл, но я не дала себе даже секунды, чтобы всмотреться в его лицо. Развернулась и почти побежала прочь. Слезы мешали видеть дорогу, дыхание сбивалось. Я бежала, пока могла, лишь бы не слышать его шагов позади, лишь бы не чувствовать, что он все еще стоит там.

Мне хотелось только одного — исчезнуть. Спрятаться так, чтобы он больше никогда не нашел.

Глава 26

Дни после того разговора тянулись мучительно долго. Они сливались в однообразную череду тревожных мыслей и бессонных ночей, когда я просыпалась еще до рассвета и часами лежала неподвижно, уставившись в потолок. Я пыталась найти хотя бы одну мысль, за которую можно было бы ухватиться, но сколько бы ни перебирала варианты, ответов не находилось. Каждый день начинался с одного и того же немого вопроса: «Что дальше?» — и каждый раз я не могла найти ответа.

Вернуться домой означало не просто признать поражение. Перечеркнуть все, ради чего я сюда приехала, отказаться от надежды и от веры в себя. Я вложила в эту поездку слишком много сил, слишком много ожиданий. Семья поддержала меня, доверилась, помогла деньгами, которых у нас и так не было в избытке. Вернуться ни с чем значило сказать им: все было напрасно, их вера и моя собственная решимость — пустое место.

Я знала: второй попытки не будет. Чтобы вернуться сюда через год, понадобились бы деньги, а их уже негде было взять. И потому я решила держаться до конца. Даже если придется остаться здесь в одиночку и пробиваться самой. Даже если это будет простая работа за копейки, даже если придется жить на минимуме.

Но реальность оказалась гораздо жестче любых моих ожиданий. Уже в первые дни после провала я начала рассылать резюме, заполнять заявки на все вакансии подряд, даже на самые неподходящие. Кафе, магазины, службы доставки, мелкие офисы — я была готова взяться за что угодно, лишь бы закрепиться здесь и не потерять последний шанс. Но каждая заявка заканчивалась одинаково: либо молчанием, либо вежливым письмом с коротким отказом. И с каждым новым «нет» моя уверенность таяла, словно кто-то вычеркивал меня из списка снова и снова.

В квартире становилось все тяжелее. Мы с Даней перестали разговаривать. В общей кухне и коридоре мы избегали встреч, словно жили в разных мирах. Если я слышала его шаги, то замирала и ждала, пока он пройдет мимо. Наши взгляды не пересекались, а если случайно встречались — в них уже не было ничего, кроме чужой холодности.

Квартира постепенно превратилась в место, где мы оба были тенью друг для друга. Я перестала выходить без необходимости, перестала есть на кухне, закрывалась в комнате и уходила в поиски работы, будто в них можно было спрятаться. Но каждое новое письмо с отказом, каждый проигнорированный звонок все сильнее давили. Я чувствовала себя беспомощнее, и отчаяние только крепло.

Даже Бутер, всегда веселый и любопытный, словно почувствовал перемену. Он перестал носиться по комнатам, с разбегу прыгать на стол и таскать карандаши в зубах. Теперь он просто бродил по квартире, тихо и жалобно мяукая, будто пытался понять, почему его люди вдруг перестали друг друга замечать. Иногда он усаживался перед дверью моей комнаты и царапал ее лапкой, будто звал меня к себе, но даже это не могло заставить меня открыть дверь и начать разговор с Даней. Мне было тяжело, но еще тяжелее было представить себе встречу с ним — его лицо, его голос, и то, что за этим сразу возвращалась вся боль.

Поздно вечером, когда квартира погружалась в тишину, я иногда выходила на балкон и подолгу смотрела на ночной город. Вглядывалась в огни чужих окон, следила за редкими машинами и прохожими, которые спешили по своим делам, и ощущала, как внутри снова и снова поднимается безысходность. Телефон лежал в кармане, каждые несколько часов вибрировал, сообщая об очередном отказе, и я все равно упрямо рассылала новые заявки, пока экран не темнел, а батарея не садилась окончательно.

Иногда я слышала, как Даня ночью ходит по квартире. Его шаги были осторожными, будто он старался не разбудить меня, но я чувствовала, как он останавливается возле моей двери. Казалось, он собирается постучать, сказать хоть одно слово, но каждый раз уходил обратно в свою комнату. И я знала: ему тоже тяжело. Но я не могла сделать первый шаг.

Однажды вечером я получила еще один отказ. Письмо было коротким, холодным,