Вайолетт Медоу - Любовь по наследству

Ознакомительный фрагмент

После поздравлений начинаются танцы. Подвыпившие гости ведут себя более естественно, и становится чуть веселее. Наш старичок подмигивает мне, берет под локти двух соседок, поднимает их и, неожиданно бодро приплясывая, ведет на танцпол. Я впервые за весь этот вечер от души смеюсь, поднимаюсь из-за стола, отхожу к стойке сбоку, прошу еще бокал шампанского и, наблюдая оживление вокруг, становлюсь у стены.

Внезапно случается нечто странное. Мне кажется, что на мою щеку направили струю пьянящего теплого воздуха, который чувствую одна я, хоть и источник его где-то не так уж и близко. Тепло растекается по всему лицу, пробирается в грудь, оживляя каждый ее участочек, каждую клеточку, переполняет легкие, сгущается в горле так, что становится трудно дышать… Потрясенная, в первые мгновения я даже не пытаюсь разобраться, в чем дело, просто стою и смакую это почти иллюзорное тепло, потом очень-очень медленно, будто боясь, что от резких движений луч треснет, как тончайшая корочка льда, поворачиваю голову.

Сначала я не вижу ничего другого — одни глаза и пронизывающий взгляд. Его-то я и приняла за луч, почувствовала всем своим существом, будто услышала, что меня окликнул звучный и до боли знакомый голос. Глаза темные, серые как графит, бурые или кофейные — определить точно с такого расстояния невозможно. Так и кажется, что в них танцуют бесцветные языки пламени, от него-то и идет жар.

Мы глядим друг на друга неотрывно, и я где-то в глубине сознания отмечаю, что вижу этого человека впервые. Потом вдруг ясно чувствую, что мы уже встречались — не исключено, в другой жизни. И бог весть почему с уверенностью говорю себе, что с таким выражением эти глаза могут смотреть только на меня.

Боже! Мне делается стыдно, неловко и страшновато, и я отворачиваюсь. Такое чувство, что я пятнадцатилетняя девочка и краснею от каждого остановившегося на мне мужского взгляда. Задумываюсь. Пожалуй, столь странно и многозначительно на меня еще не смотрел никто и никогда, а я так не терялась, даже подростком.

Глупости! — пытаюсь убедить себя я. Больше не стоит обращать на него внимание, вот и все. Может, он пьян или вообще с приветом. Свяжись с таким, еще влипнешь в историю, а у меня здесь никого знакомых, да и местные порядки я знаю разве что по фильмам.

Чтобы заглушить невообразимо яркое впечатление, отыскиваю взглядом невесту. Она стоит с краю танцпола, почему-то одна, на минуту позабытая гостями и даже женихом, которого вообще нет поблизости. Мне посчастливилось увидеть ее в тот миг, когда на ее лице нет маски счастливой новоиспеченной жены и радушной хозяйки бала. Она задумчива, по-моему даже немного грустна — если не сказать, испугана. Что ее страшит? Осознание того, что эта помпезная свадьба ошибка? Или просто неизвестность, необходимость коренным образом изменить привычную жизнь?

Всматриваюсь в ее лицо с неуемным любопытством проводящего эксперимент ученого. Нора Уитлер — племянница покойного Джейкоба Беккера и, возможно, схожа с ним, пусть лишь отдельными чертами. Разрезом глаз или формой носа. Пытаюсь изменить давно рожденный воображением образ так, чтобы он походил на Нору, но лицо Джейкоба лишь становится расплывчатым, а потом и вовсе растворяется.

Каким он был, не имею ни малейшего понятия. Они повстречались с мамой за несколько лет до моего появления на свет, а фотографии, если у нее и сохранились, лежат в таком тайнике, о существовании которого ни я, ни папа, ни мой брат Мэтт, ни Оливия даже не подозреваем.

Оливия, мамина сестра, первой отправилась исследовать Штаты. Они погодки, но настолько разные наружностью и характером, что просто диву даешься. Мама даже теперь, в свои шестьдесят два, царственно прекрасна и величава. Ходит, несмотря на некоторую полноту, так, будто не шагает, а плывет по поверхности реки; голова у нее всегда гордо приподнята, поэтому на двойной подбородок нет и намека, держится она в любом обществе просто, но с поразительным достоинством. У Оливии дедушкины азиатские глаза, довольно широкие скулы и слишком большой рот. Ее нельзя назвать красивой в общепринятом смысле слова, но она настолько живая, детски восторженная и подвижная, к тому же такая затейница и хохотушка, что на вечеринках, которые они с Дэном устраивают едва ли не каждые выходные, в их доме полным-полно народа, а вокруг Оливии непременно вьются поклонники, к которым Дэн ее тайно ревнует.

Оливия, окончив школу, заявила родителям, что должна поучиться самостоятельной жизни и отправилась путешествовать по разным странам, где временно работала то официанткой, то выгульщицей собак, то курьершей и принципиально не прикасалась к деньгам на личном счете, открытом на ее имя состоятельным отцом. Особенно ей запал в душу Нью-Йорк с его небоскребами, бизнес-центрами и немыслимо ухоженными деловитыми людьми. Там она и задержалась, туда позвала и маму, которая к тому времени окончила школу и раздумывала, в какой пойти колледж. Дед, наполовину японец, наполовину австралиец, один из совладельцев крупной строительной компании в Сиднее, был в состоянии платить за учебу дочери в Нью-Йоркском университете. Мама, прикинув, что посмотреть мир ей тоже не помешает, приняла предложение сестры и отправилась в далекую Америку.

Все шло вполне удачно и ровно: учеба увлекла ее и затянула, среди сокурсников появились друзья. А полгода спустя девятнадцатилетняя Эмили внезапно влюбилась.

Джейкоб, ньюйоркец в третьем поколении, брат одной из многочисленных подруг Оливии, был на год старше Эмили, учился в школе искусств, уже сам зарабатывал на жизнь и подавал большие надежды как талантливый художник. Но от безумной любви наплевал на профессию и карьеру и бросил вызов целому миру с его стремлением к власти, богатству и славе.

Молодые любовники уединились в стареньком фермерском доме, где-то в глуши, чуть ли не среди леса, чтобы видеть и знать только друг друга и природу, не тратить ни капли душевных сил на посторонних и не грязнить свое горячее чувство городской суетой. Одержимые идеей всецело посвятить себя друг другу, они зажили без телевизора и радио, не покупали ни газет, ни журналов и собирались заняться фермерством, чтобы обеспечивать себя всем необходимым и возможно меньше соприкасаться с пагубной цивилизацией.

Эмили не выдержала такой жизни и через пять месяцев сбежала. Может, ее пыл остудил нелегкий крестьянский труд или она почувствовала, что нуждается в общении. Теперь до правды вряд ли докопаешься. Джейкоб вернулся в Нью-Йорк потерянный и мрачный, как рассказывали родственники, даже немного не в себе, и пустился разыскивать беглянку, но так больше и не видел ее. Отчаявшись, он потерял интерес к жизни, стал все чаще прикладываться к бутылке, а спустя полтора года женился на певичке из бара, потому что та заявила, что ждет от него ребенка. Свадьбы не было, не было ни шафера, ни подружек невесты, ни приглашенных. А через месяц Джейкоб разбился на «Цессне». Говорят, он чуть ли не угрозами упросил приятеля, которому принадлежал самолет, подняться в небо в нелетную погоду. Летчик катапультировался, а Джейкоб разбился так, что отец опознал его только по обрывкам одежды.