После развода. Отголоски любви - Катя Лебедева

решать вопросы в моей семье. Она моя женщина, — заявляет Саша, тыча пальцем в мою сторону. Его голос звучит так, будто он объявляет права собственности на вещь, с которой просто временно пришлось расстаться. — У нас дети, мы решаем семейные дела.

Константин не двигается с места.

— Во-первых, это не твоя женщина. Вы развелись, — начинает Константин, чем удивляет. — А во-вторых, — он делает резкое, короткое движение, и со всей силы бьет Сашу в солнечное сплетение.

Раздается глухой удар. Саша стонет, его глаза расширяются от шока и невыносимой боли, он складывается пополам и тяжело, как мешок с цементом, оседает на мокрый асфальт, давясь беззвучным кашлем и судорожно пытаясь вдохнуть воздух, которого нет.

Константин смотрит на него сверху вниз без тени злости, без торжества, с тем же ледяным спокойствием, с каким он, вероятно, смотрит на провалившийся проект, как на допущенную ошибку в бизнес-плане, которую теперь придется исправлять.

— И мне категорически не нравится, — произносит он все тем же ровным тоном, который сейчас звучит страшнее любого крика, — когда ее трогают какие-то уроды.

Глава 17

Мила

Смотрю то на своего бывшего мужа, корчащегося от боли на земле, то на начальника, который только что избил человека у меня на глазах.

В ушах звенит от наступившей тишины, нарушаемой лишь хриплым, прерывистым дыханием Саши.

Его пальцы все еще жгут мое плечо, а в ушах звенит от его шипящих слов. Я замираю, не от страха перед его злобой, а от осознания: в машине, в нескольких метрах от нас, сидит испуганный ребенок. Его ребенок. И этот факт парализует меня куда сильнее, ведь ребенок, как бы то ни было, не виноват, что его отец такая сволочь.

— Да идите вы оба, — вставая и отряхиваясь начинает бывший муж, а потом смотрит на меня. — Я не монстр, и дам тебе время все обдумать, — у него похоже с воздухом из легких остатки мозга вышли. То шлет нас, то время мне дает. Невольно встаю за Раевским, на что последний усмехается. — День. Максимум два. Чтобы прийти в себя, успокоиться и понять простую вещь: я предлагаю единственно разумный выход из ситуации, который устроит всех. Ребенку нужна мать, тебе стабильность, мне порядок в семье.

— Ты ничего мне не «даешь», Саша, — голос дрожит от подавленной ярости и унижения. — Ты просто являешься из ниоткуда, как всегда, и объявляешь о своих желаниях, как о том, что подлежит исполнению без обсуждений. Будто последние годы стерлись из твоей памяти. Будто не было твоего предательства, развода. Ты обращаешься со мной, как с вещью, которую можно закинуть на антресоль, а потом достать, когда понадобится. У меня есть своя жизнь, пусть и не идеальная, но своя!

Но он не слушает, отворачивается, делая шаг к внедорожнику. Его плечи напряжены.

— Ты преувеличиваешь и усложняешь, как всегда, Мила. Я еще вернусь. Не сомневайся. И мы обязательно договорим, найдем общий язык. В конце концов, ты всегда была умной девкой. Ты выполнишь все, что я скажу, — да что он опять свою шарманку завел? — Потому что это единственный правильный путь. Для всех нас.

— Я не буду плясать под твою дудку, — говорю тихо, но так четко, что слова висят в холодном воздухе, как дымок от дыхания. — Никогда. Ты можешь приходить сколько угодно раз. Ты можешь давить, угрожать, пытаться ломать меня, но я не вернусь к тебе ни в какой роли. Я не стану нянькой твоему сыну в перерывах между поисками твоей новой «идеальной» женщины. Это безумие, Саша, и ты это прекрасно понимаешь.

Он оборачивается. Он злится, раздражен, будто он столкнулся с непонятливым и не упрямым явление,

Саша открывает рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов из него вырывает резкий, глубокий, надсадный кашель. Он на мгновение сгибается, прикрывая рот ладонью, и его могучее тело кажется вдруг хрупким. Кашель звучит болезненно, глухо, отзываясь в моей собственной груди неприятным эхом.

В итоге бывший отмахивается, резко выпрямляется, швыряет на меня колкий, уставший взгляд и, не сказав больше ни слова, рывком открывает дверь и грузно опускается на водительское место.

Дверь захлопывается с глухим стуком. Заводится двигатель, ревущий и мощный. Машина срывается с места так резко, что визг колес оглушает. Запах гари и раскаленной резины ударяет в нос. Черный внедорожник исчезает в сумеречном мареве улицы, оставляя за собой гулкую, звенящую тишину и след отчаяния в моей душе.

Я стою, все еще дрожа всем телом. В горле стоит ком, и я судорожно сглатываю, пытаясь вернуть себе самообладание. Мир медленно приобретает свои привычные очертания, но трещина, только что пролегшая через него, никуда не делась.

— Мила Александровна?

Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Забыла, что он еще здесь.

Раевский скользит взглядом по моему лицу, задерживается на следах слез, которые я не успела стереть, потом устремляется в ту сторону, где только что скрылась машина.

— Мила Александровна, что это сейчас было? — спрашивает ровным, деловым тоном, без лишних эмоций, будто интересуется причинами срыва дедлайна. — Это было крайне… странно и ненормально. У вас проблемы? Вы бросили ребенка?

Я отворачиваюсь, смахиваю ладонью слезы и делаю вид, что поправляю сумку на плече.

— Спасибо вам за помощь, но происходящее это мое личное дело. Оно не имеет отношения к работе и вас не касается. И нет, я не бросала детей. Все совсем не так как вам показалось, как бы банально это не прозвучало сейчас.

— Напротив, — парирует он мгновенно, и его спокойная настойчивость начинает действовать на нервы сильнее любого крика. — Это касается меня напрямую, как только это начинает угрожать рабочему процессу или репутации моего издания. А то, что я только что видел, очень похоже и на то, и на другое. Особенно учитывая, что это выглядело как откровенное выяснение отношений с применением физического насилия. Если с вами что-то случится, встанет не только передовая статья, но и еженедельный план, половина контента и придется экстренно искать замену. Это уже не личное, Мила Александровна, это сугубо рабочий вопрос.

Ирония ситуации настолько горька, что я фыркаю. Всего час назад он угрожал мне увольнением, а теперь беспокоится о моем благополучии ради еженедельного плана.

— Мне, конечно, бесконечно приятна ваша внезапная и такая трогательная забота о моем моральном и физическом состоянии, — говорю с ядовитой сладостью в голосе, — но, уверяю вас, со своей личной жизнью и своими проблемами я как-нибудь сама разберусь. Без вашего участия и помощи. Работа не пострадает.

Он смотрит на меня с легким раздражением. И пусть.

— Так