Элизабет Хардвик - Герой ее грез

— Неужели нет достойного молодого человека, который жаждет в Бостоне услышать ваш голос? — насмешливо бросил он.

Натаниелу было далеко за сорок, так что он не подпадал под категорию молодого.

— Ваша экономка готовит восхитительно, — решительно сменила она тему разговора, не испытывая желания обсуждать свою личную жизнь — или отсутствие оной!

Джордан, вскинув брови, несколько секунд все с той же иронией рассматривал ее. Она спокойно выдержала его взгляд, но между ними проскочила какая-то искорка, настолько поразившая Дороти, что она застыла от напряжения и глянула на Мэгги — заметила ли что-нибудь девочка? Но та была занята овощами, которые увлеченно накладывала себе в тарелку, и возникшая в столовой атмосфера не волновала ее.

Смущенно переведя взгляд голубых глаз на Джордана, Дороти заметила, что тот мрачно осклабился и синева его глаз заметно потемнела. Она почувствовала себя как бабочка, насаженная на булавку. Мужчина просто играл с ней, безмолвно навязывая ей свою волю. Этому надо положить конец!

Она решительно отвела глаза от его пронзительного взгляда. Для этого ей пришлось напрячься, руки у нее стали дрожать, и она с трудом переложила с блюда в свою тарелку гарнир, который предложила Мэгги. Сосредоточившись на поглощении овощей, которые так любила, Дороти могла лишь радоваться присутствию ребенка. Теперь и она и Джордан обращались только к девочке, избегая говорить друг с другом. Что ж, это было весьма кстати.

Когда подали кофе, уже минуло десять часов. Мэгги отказалась от десерта — отца это скорее всего устроило — сказав, что собирается идти спать, потому что утром ей в школу. Дороти тут же впала в панику при мысли, что ей придется остаться наедине с Джорданом, и решила, что пришло время и ей вставать из-за стола.

— Я дам вам ночную рубашку, — прощебетала девочка прежде, чем Дороти успела оповестить хозяина о своем намерении откланяться. Она замерла, услышав, как Джордан хмыкнул, при этом звуке по спине у нее томительно пробежали мурашки.

— Считайте, что вам никуда не деться, Дороти, — насмешливо протянул он, и в глубине его темно-синих глаз блеснули озорные искорки. — Как мы уже выяснили, если Мэгги что-то втемяшится в голову, в упрямстве она не уступит мне.

Да, Дороти теперь знала, насколько Джордан может быть упрям и неуступчив!

— Очень хорошо. — Она решила, что лучше всего с благодарностью принять предложение: ей одной не справиться с двумя представителями этого семейства! — И если вы ничего не имеете против, я тоже хотела бы пойти спать. — От сытного обеда и вина ее стало клонить ко сну. Кроме того, за спиной остался долгий тяжелый день.

— А если я против? — мягко остановил ее хозяин дома.

— Папа! — возмутилась Мэгги бесцеремонностью отца.

— Может, мне нужно обсудить с моим редактором кое-какие дела, — пожал он плечами.

— Твоя напористость просто ужасна, папа, — не унималась девочка. — Хоть вечером перестань дразнить мисс Уинтерс, она выглядит такой усталой.

После ухода Мэгги в столовой воцарилось напряженное молчание. Казалось, в воздухе потрескивали электрические разряды. Дороти ждала — о, как она ждала! — пока Джордан приступит к деловому разговору. Наконец почувствовав, что не может больше выносить этого напряжения, собравшись с силами, спросила:

— Так какое дело вы хотели бы обсудить со мной?

В ответ он спокойно посмотрел на нее.

— Да, собственно, никакого.

Она вытаращила глаза.

— Но ведь…

— Я сказал насчет дел, чтобы дочь отправлялась спать, — усмехнулся он. — И, откровенно говоря, мы уже все обсудили.

Дороти не могла с этим согласиться: предыдущий разговор не внес окончательной ясности в их деловые отношения. Но сейчас она настолько устала, что была не в силах спорить. Хотелось лишь одного — поскорее убраться отсюда, чтобы не видеть волнующего сходства автора с его литературным героем и спокойно обдумать, что же делать дальше. А в обществе Джордана ей ничего не приходило в голову. Но, с другой стороны, нельзя же просто так покинуть его, зная, что он собирается убить Роджерса!

Истина заключалась в том, что она по уши погрязла в создавшейся ситуации и не могла оценить и разрешить ее в свойственной ей спокойной, тактичной и деловой манере. Откуда взяться этим качествам, если, только взглянув на сидящего напротив человека, она испытывала лишь одно желание — оказаться в его объятиях, чувствовать его губы и всецело подчиниться ему…

Дороти решительно поднялась и коротко бросила:

— Я хочу в постель.

— Если это приглашение, то не слишком любезное, — насмешливо протянул Джордан и, тоже встав, оказался рядом с ней. Почти вплотную! — Впрочем, нелюбезность компенсируется вашей откровенностью, — тихо добавил он, и от его дыхания у нее на виске колыхнулась прядь волос.

— Я… Вы… Я вовсе не имела в виду, что собираюсь оказаться в постели с вами! — выпалила она в смущении и растерянности. Неужели она так откровенно выдала себя? Неужели этот человек увидел, что с ней происходит, стоит ему приблизиться? Значит, не удалось скрыть сумятицу чувств и мыслей, охватившую ее при первой встрече с ним? Потому что в противном случае…

Он лишь тихонько хмыкнул, заметив ее смятение.

— Сколько вам лет, Дороти? — Подняв руку, он легко пригладил у нее на виске выбившуюся прядку волос.

Это прикосновение окончательно лишило ее сил; ноги чуть не подкосились, кровь бурно запульсировала в венах.

Так сколько же ей лет? Дороти про себя попыталась ответить на этот вопрос. Сказать «достаточно взрослая»? Нет, в данных обстоятельствах говорить этого не стоит! Так сколько же? Она снова почувствовала себя бабочкой на булавке, застыв под взглядом синих непроницаемых глаз.

— Впрочем, неважно, — грубовато нарушил он молчание. — Просто я увлекся словесным флиртом, поддразнивая вас, как изволила выразиться моя дочь. — Голос его чуть потеплел. — И я не собирался соблазнять свою неуступчивую гостью, стоило нам остаться наедине!

— Я вовсе не неуступчивая… то есть я хотела сказать… — У нее жарко запылали щеки, когда она поняла, насколько ее слова усложнили ситуацию. Если это вообще было возможно. Дело в том, что она никогда не предавалась занятию, которое Джордан назвал «словесным флиртом».

Отец и брат считали, что ей свойственно холодное спокойствие и она никогда не теряет головы, но в данный момент от этих качеств не осталось и следа. Она горела как в огне, с трудом держась на ногах. Что же касается сообразительности, она не могла бы сдвинуться с места, пусть даже от этого зависела ее жизнь.